Глядя на Буню, Пенек думает: «До чего она стала рассеянной!»
Она, дура, думает, что за оградой никто за ней не подсматривает. А Пенек уже давно обеспечил себя щелочкой в заборе. Через эту щелочку ему все видно — на одного движения Буниного лица он не упускает. По мнению Пенека, Буня за последние дни поразительно хорошеет, еще немного — и она станет писаной красавицей, во всем мире такой не сыскать! Как хороша Буня, когда стоит одна в высоком бурьяне и поджидает Гершла. Ну, прямо загляденье! Она жмурится от яркого солнца, то вздрогнет, то застынет, — кажется, даже не дышит. Вот она моргнула глазом и опять замерла. Пенек смотрит на Буню, и каждый ее взгляд, каждое движение губ — все это ему необычайно дорого, мило, в этом он чувствует что-то волнующее, родное. Странно: с тех пор как Буня «завоевала любовь» Гершла, она стала Пенеку по-особому дорога. Да и не только ему. Пенеку кажется, весь мир тем только и занят, что выдает Буню замуж. Глядя в щелочку на Буню, Пенек сливается с нею в одно целое, чувствует себя как бы ее частью, разделяет ее волнение и тоску по Гершлу, вместе с ней мысленно призывает его: «Ну, приди же… Приди же скорей!»
Пенек вне себя от нетерпения: смотри-ка, как он долго собирается. Ох уж этот Гершл!
С чем можно сравнить взволнованные чувства Буни, когда она за оградой, стоя в бурьяне, дожидается Гершла? Знойный летний день вот-вот зажжет траву вокруг нее. Жгучие солнечные лучи и трепетное ожидание Буни сливаются для Пенека воедино. Ее волнение живет в груди у Пенека. Минутами он безраздельно сливается с ней, перестает чувствовать грань между собой и Буней.
И вот в одну из таких минут он вдруг слышит шаги. По всему его телу пробегает дрожь.
Вот он… Гершл идет!..
Сердце стучит молотом. У кого? У Буни? У Пенека? Все равно!
Через щелочку в заборе Пенек видит: подходит Гершл.
Его широкие плечи развернуты. Под усами — улыбка, голова молодцевато приподнята. Ноги в полулаковых сапожках пружинят. Еще шаг, и он встанет лицом к лицу с Буней. У Пенека замирает сердце.
— Что они будут делать?
Пенек сгорает от любопытства.
— Что такое «любовь»?
Им овладевает сильнейший страх. Он расплачется, если это будет походить на то, о чем рассказывал Борух… На собаку со щенятами… Он закричит тогда во весь голос!
Но нет. Гершл только взял Буню за руку. Ах, как им теперь хорошо! Пенеку — тоже! Словно он — часть руки Буни, которую пожимает Гершл. Во всяком случае, Пенеку совсем не хочется, чтобы Гершл быстро выпустил эту руку.
Оба они смотрят друг другу в глаза. Сквозь щель Пенеку видны глаза одной лишь Буни, но по их выражению ясно: на них устремлены глаза Гершла. Буня ни разу не мигнет; вот она чуть прищурила глаза, из их глубины струится свет, напоминающий зной летнего дня. Глаза полны сладостной истомы. Голос Буни звучит расслабленно-устало:
— Гершл!
Кажется, никто еще не произносил так это имя:
— Гершл!
Кажется, голос Буни еще никогда не звучал такой лаской:
— Гершл!
Гершл отвечает развязно и весело:
— Ну что, Буня?
Хоть бы не отвечал он так быстро!
Буня с минуту молчит и вдруг спрашивает:
— А ты не обманешь меня? А, Гершл?
Слова, которые произносит Буня, обыденны, незначительны. Но на Пенека они действуют необычайно сильно. В них чувствуется вся прелесть, глубоко запрятанная в душе Буни.
Слова Гершла — расшалившиеся козы, что прыгают и скачут через заборы и плетни.
— Вот тебе на! Обманывать? С какой это стати? Ну и дурочка же ты! Зачем мне тебя обманывать? Разве ты мне зло сделала, чтобы я тебя обманывать стал? Не дожить мне до завтрашнего дня, если я тебя обману! Провалиться мне на этом месте! Я человек, который… Ну, сама понимаешь… Не без того… Немало у меня врагов здесь, в городке, черт бы их побрал! Но что они в сравнении со мной? Плевка моего не стоят. Завистники они, вот и все. Скачут вокруг меня, как блохи. Я их за нос вожу. Разные басни им сочиняю. А они и того не стоят. Сдохнуть мне, если вру! Сочиняешь, — говорят они мне. Пусть попробуют сами сочинять, ничего путного у них не выйдет. Они мне цены настоящей не знают, вот и все. В полку, где я служил, — дай бог счастье мне и тебе! — бывало, вечерком под праздник зовут меня в офицерское собрание. Обступят со всех сторон, угощают, расскажи-ка, Гершка, просят, ну-ка, загни свои басни, Я им разные истории выдумываю, а они покатываются, животики надрывают. А здешние дураки «пекарем» меня прозвали. Зависть их заедает, вот в чем дело. К примеру, какое им дело, что бабенки мне прохода не дают? Кровь у меня такая! Страсть как липнут ко мне! Не сойти мне с места! Уж лучше мне не рассказывать тебе. Об одной все же расскажу. Живет в Таращах вдовушка одна, такая, знаешь, маленькая да удаленькая, куколка настоящая. Так и сохнет по мне. И приданое скопила, целых три сотни уже имеет… Хе-хе! А ты уж испугалась? Дурочка какая! Твои две сотни мне дороже ее трех! Подожди. Знаешь, о чем я подумал? Повенчаемся мы именно там, в Таращах, у той вдовушки на глазах. Ей назло! Здесь, в городке, всякая дрянь нам в горшки заглядывать будет. А в Таращах обвенчаться — пустяковое дело. Раз плюнуть! Там раввин такой есть, он венчает быстро. Без всяких. Я с ним уже сговорился.