Августовское солнышко ласково пригревает и нежит реку. Приятно чувствовать это тепло, стоя по колено в воде. Порой сюда доносится слабое пение. Это молятся благочестивые евреи в одной из окраинных синагог на высоком берегу. Чудится, что пение доносится откуда-то издалека, из другого мира.
По лицу Янкла видно, что это пение его не трогает.
У Янкла, по мнению Пенека, стоит поучиться — не видеть, не слышать и не замечать того, что тебе не по душе. Всякое слово Янкла следует, по мнению Пенека, ценить на вес золота.
Однажды на рассвете Пенек улизнул из спящего дома и отправился с Янклом к реке купать лошадей. Это было еще сравнительно задолго до «грозного» еврейского Нового года. На обратном пути Янклу понадобилось завернуть к кузнецу. Они кружили с Пенеком верхом по путаным закоулкам. Над отсыревшей землей поднимался сизый туман. Убегающие ночные тени покидали узкие улички, скупо озаренные рассветом. Было тихо. Лишь из одного дома несся заунывный вой. Охрипший, но сильный мужской голос пел надрывно, со слезой, вопил, надсаживался. От этих воплей кровь стыла в жилах.
Это заканчивал свою затянувшуюся ночную молитву старик раввин. От его истошных криков, казалось, само солнце замедлило со своим восходом.
— Слышишь? — пробурчал Янкл. — Вот прихвостень господень! До Нового года еще три недели без малого, а он уже забеспокоился. Вон как в три ручья разливается. Боится, времени не хватит!
Ошеломленный этим плачем, Пенек, сидя верхом, невольно придержал лошадь. Янкл сказал:
— Поверишь, как заслышу это, молитвенные их завывания, словно меня ножом хватили по сердцу. Все нутро во мне переворачивается.
Пенек задумался. Янкл продолжал:
— Не выношу этих святых божьих людей с их благочестивыми рожами, — противны они мне до омерзения!
Пенек спросил:
— Почему?
Янкл сказал:
— Просто они мне противны. У бедняков на шее сидят. Со всего пенки снимают. Плати им за каждый кусок, что в рот кладешь. Плати им за то, что родился, плати им, если у тебя кто умер. Жениться захочешь — и тут без них не обойдешься. Бабу поцеловать захочешь — и за это они налог требуют. Тьфу! Погибели на них нет! Думаешь, даром они так за бога стоят? Наживу ищут! Страх перед Новым годом на весь город наводят, чтоб им провалиться!
После этого разговора Пенек начал внимательнее присматриваться ко всему происходящему в городке. Янкл оказался прав. Недели за две до праздника, раньше всех в городке, начинали хныкать и причитать раввин, кантор, резник, синагогальный служка. Раввин усерднее всех. Кантор несколько слабее, резник чуть побольше кантора, но все же меньше раввина, а синагогальный служка уже только чуть побольше рядового набожного еврея. Одним словом, каждый соответственно своему чину и положению. Каждую молитву, даже у себя дома, они сопровождали вздохами, стонами, завываниями — и все это с благочестиво-постными минами. Они, видите ли, хлопочут не о себе, а о ближних, о всем городе. Каждый из них — зловещее предупреждение.
— Ну и расправа же будет в этом году!..
— Ох, и разделается же бог с грешниками!
Дома раввина и его присных словно островки, откуда тяжелым туманом расползается страх перед богом. Словно повальная болезнь, нависает он над городом, заражает все больше и больше людей.
Из своей усадьбы, что верстах в десяти отсюда, вновь нагрянула Шейндл-важная.
На этот раз она была вся в черном. Своим видом и нарядом напоминала. чуть ли не монашку.
Цель ее приезда навестить вместе с матерью, как это принято перед «грозным» еврейским Новым годом, могилы родных на здешнем кладбище. У матери здесь никто из близких не похоронен. Шейндл, как и в прошлые годы, должна была выступить в роли посредницы между матерью и могилами отцовской родни.
В своем гладком черном платье Шейндл-важная смахивала на помещицу, облачившуюся в траур.
Она всегда остра на язык, даже если нужно вести переговоры с обитателями загробного мира: лучшего посредника в этом случае у матери и быть не могло.
В доме она сразу деловито осведомилась:
— Готово?
Ей ответили:
— Да, все готово.
Обе, дочь и мать, облачились в черные накидки, повязали головы черными шарфами.
Стоял конец лета. По-осеннему прохладная ночь сменилась пригожим солнечным утром. В воздухе сразу потеплело. Пахло арбузами, дынями. Быстро опустел базар.