Впрочем, Одесса — Одессой, но вот в Америку Шмелек однажды действительно собрался. Хозяин его, портной Исроел, тогда сильно разволновался: как ему удержать мастера? Не долго думая, он нашел средство: сосватал Шмелеку свою дальнюю родственницу.
В городке о ней говорили:
— Красавица, каких мало!
— Одна фигура чего стоит.
— Глаза черрные! (Слово «черные» в городке произносят в этом случае с раскатом на «р».)
— Косы черррные!
— Не девушка — загляденье!
Шмелек женился на ней и остался работать у Исроела.
С тех пор он устает вдвойне: от непрерывной работы и от горячей любви к жене, которую по целым дням не видит.
Раздувая утюг на пороге хозяйского дома, он не сводит глаз с противоположной стороны улицы, где стоит дом богомольной Сары-Либы: там он живет со своей женой. Порой на пороге покажется смуглая, черноглазая красавица. Увидев издалека Шмелека, она ему улыбается, но Шмелек издали ее улыбки не видит. Тогда она, приподнимая платье, чуть обнажает стройную ногу: на босой ноге старая, потрепанная туфля. Этим она хочет сказать Шмелеку: «Вот видишь: когда тебя дома нет, у меня пропадает всякая охота одеваться — даже без чулок хожу».
Они смотрят друг на друга через неширокую улицу, словно разделенные безбрежным морем: они не могут подойти один к другому.
Богомольная Сара-Либа трезвонит по всему городку:
— По вечерам, особенно по субботним, я да муж мой готовы сбежать из дому.
— Соседи мои, портняжки эти, только и знают что нежничают…
— Даже по ту сторону закрытой двери мне все слышно.
— Тошнит от этой гадости…
— Я и муж мой простить себе не можем, что сдали им комнатушку.
Однажды в субботу Сара-Либа не стерпела и пришла с жалобой к портному Исроелу.
— Помогите, реб Исроел, — сказала она. — Вы домохозяин здешний и благочестивый еврей, да и в свойстве с ними состоите. Хоть вы им скажите: пусть помнят, у кого они живут, и пусть либо ведут себя прилично, либо убираются вон из моего дома!
Исроел ничего ей не ответил. Он вообще всегда недоволен, скуп на слова, к тому же все в городке знают, до чего этот богобоязненный человек не любит портных. Он и себе простить не может, зачем в портные пошел!
Вот каков этот портной Исроел…
В городке о нем говорят:
— Денежки загребает… Пожалуй, больше двенадцати целковых в неделю зашибает…
Пенек уже понимает, что означает такая сумма здесь, на бедной окраине города, где во многих лачугах печей не топят и обедов не варят целыми неделями. Здесь «двенадцать рублей в неделю» означает:
Дом — полная чаша.
Да и по внешности Исроел мало похож на соседей-бедняков: он благообразен, седовлас, борода у него важная, белая; по виду он один из самых почтенных, благочестивых и достойных прихожан. Беда только в одном: он несведущ в талмуде, не разбирается в богословских вопросах. Мало сказать — не разбирается; он просто круглый невежда, даже не все слова молитвы понимает.
Здесь корни его вечной молчаливой грусти, вот откуда его беспрестанные глубокие вздохи. Вздыхает он то и дело, даже стоя у себя дома за работой, вздыхает он тяжко и за обедом. Да и в самом деле, зачем господь наделил его благообразной внешностью благочестивого еврея? Бог, видно, надеялся: благообразная внешность побудит Исроела взяться за священные книги. Но он надежд бога не оправдал. Отсюда вечная подавленность Исроела, потому-то он никогда не улыбается.
Работает он не спеша, не торопясь, ибо, говорит он вздыхая, все равно не миновать ада человеку, не изучавшему святых книг.
Увидев Пенека у порога своего дома, он обращается к нему, как к человеку, выросшему там, в «белом доме», где все с детства только и заняты изучением священных книг.
— Ну что, Пенек, — спрашивает он, — что же нас, по-твоему, ждет на том свете?
При этом он продолжает, не торопясь, вымерять лежащее перед ним сукно, чертит по нему мелом, стирает начерченное, вновь намечает, кроит большими лязгающими ножницами. Все это он делает с очень грустной миной, не забывая, однако, до поры до времени оглянуться на подмастерьев: достаточно ли усердно они работают? Ему хотелось бы напомнить, что на том свете простым людям, не просвещенным знанием талмуда, солоно придется, — пусть не надеются там на какие-нибудь поблажки. Райского блаженства им вкусить не удастся. Пусть поэтому не зазнаются, не жалуются на работу: на том свете хуже будет.
Он вздыхает:
— Как же, Пенек, нас, по твоему мнению, на том свете встретят? Чем попотчуют?
Пенек охотно облегчил бы Исроелу его душевное бремя, помог бы ему рассеять грусть, но в потусторонних делах Пенек, по правде сказать, и сам не очень горазд.