— Отвечай. Тебя спрашивают, почему?
Рука отца опустилась на щеку Пенека.
Пенек был даже рад этому. Пусть отец относится к нему не лучше, чем остальные в семье.
Он заморгал, словно от боли в глазах, взглянул на отца и чуть разжал губы:
— Мне нечего надеть!
— Как нечего?
Пенек:
— Мне на праздники ничего не сшили.
— Как?!
Отец оглянулся на мать, сидевшую на диване.
Шейндл-долговязая тянула за руку упиравшегося Пенека.
— Пойдем скорее… Я тебя умою…
Она увела его в комнату, соседнюю с кухней, наскоро намылила ему лицо и руки, смыла грязь, полила водой, насухо вытерла. Тут же торопливо стала рыться в сундуке с детским платьем, достала старый костюм Фолика.
— Надевай скорее, отец ждет!
Пенек испуганно и с ненавистью взглянул на костюм Фолика. Он был слишком велик. Стиснув зубы, Пенек вырвал костюм из рук Шейндл и с отвращением швырнул его в сундук:
— Не хочу! Не нужен он мне!
Шейндл не унималась:
— Ну скорей же. Смотри, ведь отец тебя ждет!
Пенек подбежал к сундуку, порылся в нем, вытащил свой старенький позапрошлогодний костюмчик, темный, заношенный, неопрятный, и стал торопливо напяливать его на себя. Штанишки были слишком узки, рукава до смешного коротки.
Теперь Пенеку все равно — ждет его отец или нет.
Он опустился на пол у открытого сундука и горько заплакал.
Все же новогодний праздник доставил Пенеку и хорошие минуты.
Днем, невдалеке от синагоги, переполненной молящимися, он увидел ватагу ребят. Собравшись в кружок, они солидно, как взрослые, разговаривали, повернувшись спиной, казалось, не только к синагоге, но и к богослужению и к самому празднику.
Увидев ребят, Пенек просиял. Глаза его повеселели, и в нем словно музыка зазвучала. В такт этой музыке забилось сердце, точно барабан, отбивающий победный марш.
Тут собрались мальчуганы, уже покинувшие родительский кров и живущие своим трудом. Пенек увидел Боруха, сына маляра Нахмана, двоюродного братца Боруха, веснушчатого, румяного Цолека, поступившего в ученики к портному Исроелу, меньшого братишку кузнецов — Мендюка, закопченного чертенка, раздувающего обычно мехи в кузнице, — все приятели, свои ребята.
Борух был в новых сапожках. Впервые в жизни он носил собственную, еще никем не надеванную обувь. Это раскошелился его хозяин-жестянщик, — обул Боруха на зиму, сказав при этом Нахману: «Мальчик твой от работы не отлынивает. Грех жаловаться! Парень смышленый, руки у него золотые».
Увидев новые сапоги Боруха, Пенек удивился и обрадовался. Он был горд за товарища.
Сапоги были не очень высокого качества, все же Пенеку они показались самыми замечательными из всех виденных им когда-либо: Борух заработал их своими «золотыми руками». Хотелось подойти поближе, посмотреть, какие у них подметки, пощупать их, даже понюхать. Кстати, у Пенека есть дело к Боруху.
За несколько дней до этого Пенек, стиснув зубы, твердо решил покинуть «дом», разделаться с ним раз и навсегда.
Решение это было твердое, никто не мог поколебать его. Пенек хранил это в величайшей тайне, доверившись одному лишь кучеру Янклу.
— Удеру из дому… удеру в Локшивку…
Янкл:
— А почему именно в Локшивку?
Пенек:
— Там Буня живет в прислугах у своей родственницы.
Янкл подозрительно взглянул на Пенека: «Малыш небось по Буне соскучился». Он спросил:
— А что ты в Локшивке делать будешь?
— Буду работать у жестянщика, — быстро моргая, сказал Пенек, — как Борух!
Янкл задумался.
— Ты глуп! — сказал он.
— А почему?
Янкл сплюнул сквозь зубы в сторону:
— На третий день тебя отыщут и вернут домой.
— Кто?
— Да мамаша твоя, — ответил Янкл, вытирая усы.
Пенек:
— Не нужен я ей… Она меня не любит!
— Ничего не значит. Удерешь — скандал подымет!
— Почему?
Янкл начал раздражаться.
— Потому! Гонору в ней много! Не допустит она этого! Конфузно ей будет, что сын стал подручным у ремесленника. Не потерпит она этого.
Пенек верит Янклу. Ведь он всегда разговаривает с ним как со взрослым, как с равным.
Пенек стоял возле Янкла, подавленный, ни о чем не думая, не находя слов. Впервые в жизни он почувствовал себя в тисках. Он родился в большом богатом доме, и ему гораздо хуже, чем Цолеку…
Об этом-то он и хотел поговорить с Борухом.
— Борух, поди сюда! Послушай, это секрет. Никому не скажешь?
Борух: