Гриша подошел ближе.
- Но что это?
На изогнутом стволе сидела девушка, спиной к Грише, и задумчиво глядела вдаль.
Гриша постоял в нерешительности, подождал. Потом подошел ближе.
Девушка оглянулась, и Гриша узнал Нину Таланову.
Вот не вовремя! Уже восемь, скоро придут за листовками...
Гриша прошел мимо. Уходить, однако, нельзя было.
Через минуту он вернулся.
Начал прохаживаться по берегу взад-вперед, не теряя вербы из виду.
Наконец Нина Таланова встала и спросила неласково:
- В чем дело?
Ее тон задел Гришу:
- Не понимаю сути вопроса. Мешаю кому-нибудь, что ли?
- Да. Мне!
Гриша пожал плечами и отошел в сторону. Странно, однако, что никого больше не было видно на берегу... Уже половина девятого!
Нина Таланова преспокойно сидела на стволе вербы и уходить, видимо, никуда не собиралась.
И вдруг смутная догадка бросила его в жар. Но это же дикая мысль! При чем тут Таланова?
Однако он подошел поближе к вербе и проговорил вполголоса, про себя, упрямо глядя не на Таланову, а на противоположный берег реки:
- Тетя Оля уже выздоровела.
- Очень рада! - изумленно воскликнула Нина. - А как поживает Петр Иванович?
Оглянувшись по сторонам, Гриша тоже сел на ствол вербы, а пачку листовок положил между собой и Талановой.
Нина спокойно взяла пачку и потом уже все время держала ее под мышкой, не выпуская.
В ее руках пачка выглядела очень невинно: связка тетрадей или книг, по-ученически старательно завернутых в бумагу.
- Вот уж никак не мог ожидать! - проговорил наконец Гриша.
- И я.
- Удивительно!
- Это обо мне? Ну, тут-то как раз удивительного мало. Дядя мой со стороны матери - военный фельдшер. Он большевик. Вот и все.
"Он большевик". Так вот она какая, Нина Таланова!
- Пройдемся? - спросила Нина. - До железнодорожного моста?
- Конечно! До железнодорожного моста.
Они не спеша пошли по берегу.
- Ты учишься? - спросил Гриша и удивился, как просто у него получилось это "ты".
- Я окончила прогимназию. А ты разве не знал об этом?
- Не знал, - виновато ответил Гриша.
- А я вот знаю про тебя все! Знаю, что тебя исключили из реального училища. И знаю, за что. И что уроки даешь, тоже знаю!
- Ты теперь в гимназию поступишь?
- Ну, вряд ли...
- Почему?
- Другие дела найдутся. Скорей всего, я уеду в Петербург.
- Одна - в Питер?
- Да. Одна - в Питер.
- Что ж ты там будешь делать?
- У моего отца там двоюродный брат - на Путиловском заводе. Мы, Талановы, роднёй богаты! - засмеялась Нина.
- Что ж ты, на заводе хочешь работать?
- Не знаю. Куда устроят, там и буду работать.
- Отец - в Риге, а ты - в Питере?
- Ну и что ж! - Таланова знакомым Грише движением заносчиво подняла голову. - Отец, может, тоже переедет. Его зовут на Путиловский завод - там есть место токаря.
- Тогда другое дело! - Гриша засмеялся. - Так бы и сказала. А то: "Ну и что ж, одна поеду!"
- Я и одна нигде не пропаду.
Гриша опять засмеялся.
Незаметно они дошли до моста. Надо было прощаться.
Они крепко, по-товарищески, пожали друг другу руки...
Гриша пошел к городу один, не оборачиваясь.
Дядя От всегда говорил вместо "рад" - "радый". А может быть, он сказал "очень рада"? Гриша ослышался?
...Поднявшись на дамбу, Григорий Шумов остановился, осторожно поглядел по сторонам. Никого подозрительного поблизости не было. И все же...
И все же лучше будет вернуться домой кружным путем.
Он пошел проулком, где был в последний раз осенью, сразу после исключения из училища.
Время от времени он останавливался у калиток, читая на эмалевых табличках фамилии домовладельцев.
Узнать о слежке за собой, да еще в таком малолюдном месте, нетрудно: нужно только, приостановившись, пропустить не внушающую доверия фигуру вперед, а потом пойти самому дальше и через некоторое время оглянуться. Если фигура эта теперь маячит где-то сзади - ну, значит, прицепился шпик. Тогда уж надо придумать, как от него избавиться.
Останавливаясь, разглядывая в еще прозрачных сумерках надписи на табличках, Гриша дошел до знакомых островерхих тополей, что стояли часовыми у одной из калиток. Здесь в памятный сентябрьский вечер лились такие светлые, ликующие звуки рояля...
На ограде острыми готическими буквами было написано по-немецки и по-русски: "Доктор О. О. Ф. Рипке".
Так вот под какой личиной скрывается иногда логово врага! Может быть, и белое платье, смутно мелькнувшее тогда в темной листве, была она, фрейлейн Рипке, палач латышских крестьян!
Гриша оглянулся... Нет, позади никого не было.
Можно было возвращаться домой.
51
В конце апреля был арестован Оттомар Редаль.
На другой день после ареста пришел пожилой, с унылым сизым лицом городовой и велел Грише идти в полицейский участок.
В участке, в просторном грязноватом помещении с пыльным потолком, со стенами, на которых темнели какие-то скверные пятна, сидел за письменным столом толстый пристав.
Он на секунду оторвался от бумаг, которые просматривал, буркнул отрывисто:
- Подожди!
И снова склонился над столом.
Прошло минут десять.
Гриша стоял у двери неподвижно. У него уже начали затекать ноги, он огляделся было, на чем бы сесть, но вовремя сообразил: садиться ему здесь, конечно, не полагалось.
Воздух в участке был затхлый, тяжелый - должно быть, проветривать это помещение не полагалось; да это и видно было по запыленным окнам, которые вряд ли когда-нибудь открывались...
Вдруг в комнату вошел человек в голубом мундире, в лаковых сапогах, на которых чуть слышно, мелодично звенели шпоры: жандармский ротмистр.
Пристав поспешно вскочил из-за стола, взял свои бумаги и ушел.
Ротмистр сел на его место и сказал Грише вкрадчиво:
- Ну-с, молодой человек, расскажите-ка все, что вам известно о Редале.
- А что мне известно о нем? Ничего особенного.
- Расскажите о неособенном.
Жандарм вынул из рейтуз серебряный портсигар, щелкнул крышкой с золотыми монограммами на ней, вынул папиросу, не спеша закурил.
В комнате запахло приторно сладко. Табак был, видно, надушен.
- Итак?
- Мне известно, - проговорил Гриша, - что Оттомар Редаль работал слесарем на заводе сельскохозяйственных орудий. Он латыш. Поэтому мы с ним мало говорили. Я по-латышски плохо говорю, а он по-русски тоже не очень-то хорошо.