От ударившей в ноги слабости Андрей сел на скамейку. Он выпил еще две кружки и ткнулся головой корове в бок. Корова обернулась и задышала ему в щеку.
- Иди сюда! - приказал он девочке. - На, - он поднял и подал ей полушубок. - Не бойся. Я не трону тебя. Зачем ты мне? Ведь правда? Только ты молчи. Ты - пионерка?
- Була. При красных, - девочка вышла из-за коровы, взяла полушубок, накинула его на себя и повязала полушалок.
- Кто у тебя дома? Отец? Мать?
- Ни. Немае. Тильки диты.
- Где отец?
- На хронти.
- Мать?
- Вьихалы. До систры у Грицаевку.
- Зачем?
- Систра рожають.
Андрей горько потерся лбом о шершавый коровий бок. «Диты… Кот… Теленок… Сестра рожають!»
- Что эта за деревня?
- Яка? Грицаевка? - не поняла девочка.
- Твоя.
- Опонасовка.
- Какой тут ближний город? - Петляя, уходя от деревень, он потерял ориентировку, и ему надо было иметь хоть какое-то представление, где он находится.
- Гайсин.
- В какой стороне?
Девочка махнула рукой в сторону огорода.
- Туды, - она почти перестала его бояться, а может, другая забота отодвинула ее страх. - Та вин же захлэбнэться! - Она пошла к щеночку и вынула его из миски. - Який малэнький! - Краем платка она вытерла ему мокрую мордочку и сунула под полушубок. Когда девочка пряталась за корову, она вступила в навоз, и к ее сапогам прилипли его мокрые комья и солома.
- Возьмешь? - спросил он о щенке, вставая со скамейки. Слабость почти прошла, надо было действовать дальше. Девочка закивала, улыбнулась, глядя в крохотные, наверно, только недавно открывшиеся глаза щеночка. Наевшись, он сопел, мигал, довольно не то скулил, не то чего-то хотел сказать им.
- Дядечку, а вы - биглый? - спросила девочка.
- Да.
- Биглых шукають, - как бы предупредила она. - Ни кормить, ни в хату пускать не можно. А зараз говорить старосте. Бо - расстрел. Там, на раде, висить их приказ.
- Поэтому никому обо мне не говори. Ты же пионерка, - он еще глотнул из кружки. - Хлеба не дашь мне?
- Маленько дам.
«Маленько» его не устраивало, но не мог же он требовать больше.
- Что еще дашь? Картошки?
- О, картошки дам. Картошки у нас богато. И гарбуза богато.
Тут у нее, конечно, ничего не было, и он должен был отпустить ее в дом. Но он боялся, что она там долго провозится.
- Быстро! Пожалуйста, быстро! Мне надо уходить. Ты же не хочешь, чтобы меня поймали. - Он наклонился к ней, держа ее, чтобы она не отступала. - И я там буду валяться как…
Его тревога передалась ей, она стала выдергиваться.
- Пустить! Дядечку, пустить! Треба швыдко! Треба швыдко! Я зараз, зараз, тильки трохи почекайте…
Она шмыгнула в дверь, Андрей, держа ее неприкрытой, смотрел, ожидая, слушал, даже высунулся раз.
В деревне было все спокойно, был тот короткий покой, который приходит на землю перед утром, как приходит к человеку крепкий последний предутренний сон.
Сонно дышала корова, почмокивал теленок, который добрался до вымени, только кот в дальнем углу смотрел желтыми недовольными глазами.
От молока Андрея уже поташнивало, но он пил и пил его, то поднося кружку к губам, то относя ее, чтобы забыть запах.
Ему казалось, что время слишком быстро идет, а девочки все нет, он сердито подумал: «Ну что ж она там!» - но тут скрипнула дверь, он увидел, что из-за ее края высунулась голова девочки, как девочка посмотрела по сторонам, как быстро перебежала к нему, волоча у ноги мешок и прижимая что-то к груди.
- Ось! - взволнованно сказала девочка, сунув ему одновременно мешок, треть буханки хлеба, на которой лежал кусочек, величиной со спичечный коробок, сала. Он сунул хлеб за борт шинели, туда, на место щенка, а сало в карман, девочка порывисто вынула из кармана полушубка два вареных яйца, штук десять вареных картошек, ломоть печеной тыквы. - Ось! Ось! - говорила она, помогая расталкивать все это, все еще взволнованная поисками еды в темной избе, все еще взволнованная и мыслью, что может разбудить детей, которые как-то повредят их делу или принесут опасность. - Швыд-че, дядечку! Швыдче! Бежить! Бежить же!
- Матери тоже не говори!
- Добре! Добре! Там картопля, у торби, сыра, и гарбуз. Зварить соби… - откуда она могла представить, что ему и не в чем варить, что ближе к фронту вообще будет опасней жечь костер, что больше он не рискнет никуда заходить, чтобы попросить сварить эти «сыри картопли и гарбуз». Боясь за него, и за себя, торопя его, она все же хотела показать, что хочет ему помочь, что жалеет его. - Та бижить, дядечку ж!
Он обнял ее той рукой, в которой у него был костыль, притиснул к себе, наклонился, она откинулась, безвольно положила ему ладони на локти, и он поцеловал ее в мокрый соленый глаз и в лоб.