Старик между тем, отвязав веревку, сняв мешок и грабли, взяв топор, пошел в сторону от сосны и начал рубить сушняк, стаскивая его к санкам и укладывая на них. Когда он отошел так, что от сосны его не стало видно, Андрей, прислушиваясь к ударам топора, перебежал к сосне, отогнул кору и достал сложенную бумажку. На бумажке было написано:
«1-6; 2-14; 3-52; 4-7». Ниже стояла приписка: «Неделя».
Сунув бумажку на место, Андрей пошел к старику. Он дождался, когда старик начал увязывать дрова.
- Здравствуйте, - сказал он. - Я все видел. - Старик вздрогнул, как если бы кто-то неожиданно ударил его по спине, отступил от саней, тревожно посмотрел по сторонам и потянулся было к топору. - Не надо, отец! - потребовал Андрей. - Я свой.
- То есть? - из-под кустистых седых бровей старик враждебно смотрел на Андрея. В его взгляде не было страха, скорее в нем была досада. - То есть?
- У вас, отец, еды нет какой-нибудь? Я третий день не ел, - он присел на дрова и опустил голову. Сил у него почти не осталось, желудок сжался и ныл,, ноги дрожали, и он, двигаясь теперь медленно, мерз. Остатки еды, которую дала ему девочка, он съел третьего дня. - Я пленный. Бежал. Пробираюсь к своим.
Старик все так же настороженно молчал, этих слов для начала разговора не хватило, и Андрей должен был повторить:
- Я все видел. Я прочел «1-6; 2-14» и так далее. До «недели». Я положил записку на место. Верьте мне.
- Это почему же? - задал вполне резонный вопрос старик недоброжелательно, очень и очень недоброжелательно, да еще и заложив руки за спину, да еще покачавшись в валенках с носков на пятки. Старик, наверное, обдумывая что-то, привык так качаться Но уходить старик не собирался, он даже не смотрел на дрова, на незавязанную веревку, по одному концу которой, валявшемуся на снегу, он и топтался.
Конечно, старик теперь не должен был торопиться - Андрей понимал это, - его тайная связь с кем-то была раскрыта, и он должен был узнать, кто это сделал, подумать, что делать дальше, что ему грозит.
- Так как же насчет поесть чего-нибудь? - спросил снова Андрей, похлопав по мешку, в котором что-то было завернуто. - Я говорю, я - сержант Новгородцев, Андрей Новгородцев. Десять дней назад попал в плен. Взяли они меня ночью. - Он коротко рассказал и о себе и о Стасе. - Нет, отец, я не сволочь. Вы верьте мне. Понятно, что доверяться каждому нельзя…
- Но тебе - можно?
- Вам придется, - сказал Андрей суше. - Вам доверяться мне придется. - Ему не понравилась ирония.
- Почему же?
- Потому что вам ничего другого не остается.
- То есть?
- То есть и пионеру понятно, что у вас с кем-то связь, что кто-то придет за бумажкой, что в бумажке какой-то шифр, что в войну такими вещами не шутят, что если бы эта бумажка попала фрицам… - он опять потрогал мешок. - Хлеб? А они зачем? - он поднял грабли.
- Шишки собирать. Для самовара, - старик, помедлив еще немного, развернул мешок, достал из него сверток и протянул ему. - Ешь. Хлеб, лук, картошка.
Андрей раскрыл сверток, и в ту же секунду его рот был полон слюны: от домашнего свежего хлеба так пахнуло, так пахнуло и теплой еще картошкой, так пахнуло и луковицей, очищенной и разрезанной вдоль на несколько частей! Он хотел впиться во все зубами и глотать, не жуя, но удержался:
- А вы? Как вас зовут? Давайте пополам.
- Николай Никифорович. Ешь. Ешь, - старик смотрел, то и дело начиная покачиваться на валенках, как исчезает еда, как дрожат у Андрея руки, и то и дело не переставая покачиваться. Из-за колченогости он и стоял и покачивался как-то наискось, и вообще он напоминал старого воробья, переживающего свою последнюю зиму.
В крошечном бумажном кулечке была и соль - большие, чуть желтоватые кристаллы. Десять дней Андрей ел без соли, девочка в деревне второпях не догадалась дать ему соли, или, может, у них самих ее было мало, или просто девочка не придала ей значения, но от желтых полугнилых огурцов, капустных кочерыжек, с которых кочаны были срублены, от мякоти недоломанных подсолнечников, которые он жевал и глотал, от всей той еды, что он мог добыть, выползая к концам огородов так, чтобы его не почуяли собаки и не начали лаять на всю деревню, его поташнивало.
Он положил в рот сразу несколько кристаллов и с наслаждением стал их сосать.
Когда Андрей сгреб в ладонь и слизал с нее последние крошки, Николай Никифорович спросил:
- Что дальше?
Вместо воды Андрей почерпнул снега и проглотил его. Конечно, он не наелся, он мог бы съесть пять таких порций, но все-таки желудок стал ныть тише, а со спины исчезли мурашки.
- Что дальше? Закурить у вас не найдется?
Отогнув полу пальто, Николай Никифорович достал кисет и сложенную в размер на длинную закрутку газету. Себе он свернул именно такую длинную, толстую, почти с карандаш, твердую папироску, перекосив рот, сунул ее в угол и, не вынимая, держа сцепленные руки за спиной, пускал дым носом.