- Гад! - сказала девушка и стукнула от злости ногой. - Гад.
- Нет. Я не гад. Ты это знаешь. Ты злишься, потому что ты просто боишься мне верить. Ты вообще боишься. Тем более что ты одна…
- А ты веришь, что, если ты пойдешь за мной, я буду стрелять? - почти крикнула девушка. - Нет? Так пойди, попробуй пойди!
Он подумал и пришел к выводу, что она и правда будет в него стрелять.
- Ладно, - он пошел к елке погуще, приподнял ее нижние ветки. У ствола, скорчившись, можно было сидеть - под нижние ветки елки снега еще не намело, там лежали сухая рыжая хвоя и шишки. Их можно было сгрести, сесть на них и так, ежась, вздрагивая, коротать время. - Я буду здесь. Иди. Думай. Но помни, что я не гад и что сейчас мы можем помочь друг другу. Иди и думай. Хватит разговоров. Главное - думай!
Она позвала его, когда он задремал, он даже видел несколько снов, нелепых, перебивающих друг друга. В них смешивалось несовместимое - дом, мать, сестра и ротный, институт и Лена, сапер, взрывавший стенку вагона и Днепр, и эта девушка, которая не желала ему верить. Общим оказывалось для всех снов лишь то, что он в любом из них вздрагивал то ли от ужаса, то ли от немыслимой радости, то ли от прикосновений людей, которые были ему неприятны. Но вздрагивал он в действительности всегда от холода.
- Эй! Эй! Где ты? Как тебя? - Девушка вспомнила: - Новгородцев! Андрей! Ты не ушел?
- Нет, - сказал он из-под елки. - Я сейчас. Я замерз как собака. Ты молодец, что вернулась. Сейчас, - он вылез.
- Хотя солнышко и спряталось за серо-белые тучи, похолодало не очень - время было еще только за полдень, но все-таки он здорово промерз и, свертывая негнувшимися пальцами папироску, подрожал: «Бр-р-р! Бр-р-р!» и тише спросил:
- Так что с тобой произошло? Почему ты одна? Ребята погибли? Или где-то пропали? Ты одна не должна быть здесь…
Автомат у девушки висел стволом вниз, глаза тоже смотрели вниз, на носки валенок, а голова свесилась так, что подбородок упирался в маскхалат на груди.
- Погиб. Один. Старший радист. Тиша Луньков.
- Убили?
- Убился.
- Нда!.. - это было все, что он мог ответить. - Ладно. Не плачь. Слезами ему не поможешь. - Он подумал, что так тоже бывает, что в общей - в большой - войне все это естественно: нельзя рассчитывать лишь на одни удачи, на одни победы, всегда и везде на фронте не могут быть одни удачи, одни победы, как не могут быть всегда и везде только поражения, только неудачи у противника. История с этой девушкой - младшей радисткой, сброшенной после разведшколы с опытным, наверное, радистом и разведчиком - этим Тишей Луньковым, была печальной, но, в общем, и закономерной: сколько разведчиков благополучно сбрасывали в тактический или оперативный тыл немцев за войну? Сколько их благополучно делало свое дело, а потом уходило, куда приказывало командование? К партизанам или на явку, дожидаясь прихода своих, или через фронт, когда проход через него обеспечивался. Но ведь сколько-то по логике и закономерности войны должно было погибнуть. Погибнуть на разном кусочке их пути: одни в воздухе - в простреленном самолете, другие, неудачно прыгнув с парашютом, третьи, отбиваясь, когда группу обнаруживали, четвертые где-то в конце задания, воюя вместе с партизанами, попав под облаву, переходя фронт, когда до своих было уже всего ничего.
Тиша Луньков погиб на начальном кусочке своей, в этот раз разведческой, дороги…
- Не плачь. Хочешь? - он обтер папироску о варежку и дал ей.
Она неумело затянулась, пустила дым, сдержала кашель. Потом, опять прямо из его руки, затянулась еще раз.
- Погиб! Так по-ненужному! Мы шли низко, я прыгала первой, за мной летчики сбросили тюк, ну груз наш, и Тиша, наверное, чтобы сесть поближе, затянул прыжок. Может, на какие-то несколько секунд… Когда я нашла его, парашют на дереве не зонтиком, а как кишка, а Тиша… - девушка рукавом маскхалата вытерла глаза и нос… - Поперек сучка…
- Он и сейчас висит? Ты парашют сняла? - быстро спросил он. - Девушка затрясла головой. - Дай! - он протянул руку к автомату. - Ведь демаскирует же! Парашюты на деревьях не растут! Дай! Дай! Если что, я смогу лучше. Еще магазины есть? Два? Молодец, что не поленилась тащить. Ну, пошли, пошли. Веди.
Тяжесть автомата, ощущение его деревянного приклада и стального кожуха, два запасных магазина, то, что девушка покорно шла впереди и, по большому счету, к кому-то из своих вела его, все это возвращало ему уверенность, и он, вздохнув несколько раз, подумав: «Просто счастье! Просто, Лена, счастье!», стал прикидывать, что же ему надлежит делать сейчас.
- Как тебя зовут? Мария? Ну что ж, хорошее имя. Наше. Так вот, Мария, ты иди, иди. Так вот что… Где он разбился? Найдешь сейчас место? Найдешь до темноты? И сколько туда идти? Час? Два?