- Второй! - потребовала Оля, и они втроем справились и с этим сапогом.
Что же, у этой публики, как называл он про себя эту детвору, была закалка на человечность: два года оккупации, тяжеленные пары колес, которые надо катать и в холод, и в жару.
- Спасибо, ребята.
Он потопал сапогами. После мягких пьекс и валенок ноги в сапогах чувствовали себя твердо, каблуки врезались в снег, сапоги не скользили, и в них можно было идти и идти, и по морозцу, и по лужицам, когда днем пригревало солнце, растопляя хрустящие сине-белые льдинки на них.
А он и должен был так идти.
Перетряхнув свое хозяйство, Андрей выбрал все патроны и запалы.
Потом он обшарил карманы и оставил лишь кисет Зины, зажигалку и клок газеты на завертки.
Подумав, взяв из кучки оружия бинокль, сняв с руки компас, он отдал их Жене.
- Будешь археологом, пригодится. Бери, бери. Слушаться старших!
Тут Зойка проснулась, села, откинула с себя полушубок и, гладя его мех, как гладят какого-нибудь зверька спросила:
- Привал продолжается?
Он погладил ее по щеке, стараясь не поцарапать огрубевшими от морозов и костров пальцами.
- Вот и это. На всякий случай! - он протянул Жене Тишины часы. - В случае, если не будет продуктов, можете продать. Или обменять на них. Лучше, если это сделает ваша тетя.
Женя отступил, качая головой.
- Нет. Нет. Пожалуйста, нет. Мы не можем принять такого подарка, - он опять переглянулся с Олей. - Это несправедливо.
Оля, конечно, сразу же поддержала:
- Вы и так все отдали нам! Это несправедливо.
- Каждое утро мне будут приносить рисовую кашу, хлеб с маслом, сладкий чай. Раненому положен такой паек. Каждый обед - из трех блюд. С мясом. Каждый ужин - опять каша, какая-нибудь гречневая, манная, овсяная, может, картошка, хлеб, чай. И так - пока не выздоровлю. Буду все это есть, посматривать на часы, а в это время Зойка, может, будет голодать. Это справедливо?
Женя наконец протянул руку.
- Хорошо. Мы примем этот подарок. Спасибо. Кто вы? Как вас найти после войны?
- Это неважно, - ответил он. - Просто человек. Сержант Советской Армии.
Потихоньку шлепая на лыжах, он проводил детвору до опушки, постоял, посмотрел, как их саночки покатились по дороге, помахал в ответ, когда они, оборачиваясь, махали ему. Потом саночки и детвора, все уменьшаясь, поднимались к вершине длинной и пологой высоты и, скатившись за вершину, скрылись.
Андрей дождался, когда покажутся вдалеке машины, скользнул к дороге и на обочине сложил в кучу «шмайссер», магазины и обе оставшиеся гранаты. Не заметить это оружие из кабины было невозможно, и он, довольно ухмыльнувшись, вернулся в лес и даже не стал смотреть, как подберут сейчас ненужный ему его арсенал.
Без мешка, лишь с винтовкой, ему было легко, но и непривычно, и он, шагая, все поводил плечами и спиной, которые ощущались как-то странно, как будто они были голые, хотя и не мерзли.
Лыжи он подвесил на сучок, когда из леса показалась деревенька. Лыжи он повесил так, чтобы они не очень бросались в глаза. Он рассчитывал, что они могут достаться какому-нибудь пареньку из деревни, полагая, что из деревни люди ходят в этот лес, и рано или поздно кто-то наткнется на лыжи, но кататься на них будут все-таки мальчишки.
День выдался солнечный, чистый и с морозцем, его сочило бледно-синее небо без единого облачка. Оно уже начало густеть перед сумерками, все сильнее скрипел снег под ногами.
- Так! - сказал он себе, - так! - вглядываясь в подходившую небольшую колонну, в которой не чувствовалось особого порядка. - Что ж, Андрей, выходим?
Колонна была какая-то разномастная - во главе ее катил «виллис», обитый фанерой под будочку. Ясно, что в нем ехало какое-то начальство. Но левого заднего куска будочки не было, и из дыры, свешиваясь над колесом, торчали две пары ног в валенках. Не хватало у «виллиса» левого крыла и части облицовки с этой стороны, отчего мотор был как бы снаружи. Зато на крыше лежал громадный брезентовый тюк, к которому сзади были привязаны поставленные на дно вплотную друг к другу канистры.
К «виллису» на крюке была прицеплена семидесятишестимиллиметровая пушка. На станинах пушки сидели, сколько могло уместиться, солдаты, а пушка была обвешана вещмешками, карабинами и автоматами. Вещмешки висели и на стволе и болтались на нем оттого, что пушка на выбоинах и буграх подскакивала.
«Виллис» парил радиатором и катился потихоньку, так, чтобы за ним все в колонне поспевало.
За этим расхристанным «виллисом» довольно бодро урчала полуторка, везшая в кузове разбитую сорокапятку и на буксире, жестко сцепленные - ствол к станине, - друг за другом еще три сорокапятки. Было видно, что этим пушкам тоже досталось - щиты у всех трех были пробиты в разных местах, у средней в сцепке пушки кусок одной шины был отстрелен, и она двигалась кособоко, как хромая утка.