— Товарищ старший лейтенант! — кричу Грибану, не дослушав до конца штабного радиста. — У рации командир полка!
Как снег на голову сваливается через люк Кохов.
— Наконец-то! Ну, гробокопатели!.. — хрипит он, тяжело отдуваясь. Узнав, что будет говорить полковник, капитан выхватывает у меня микрофон:
— Первый! Первый!..
Нажимаю кнопку переключателя: Кохов забыл это сделать.
— Первый! Первый!..
Капитан возбужден до предела. Это заметно сразу.
— Докладываю обстановку… Противник атакует с юга и запада. Саперы могут не удержаться. Коробки применять невозможно. Прошу приказа отвести их в безопасное место… Повторяю. Прошу приказа переправить коробки в лучшее место.
С узенького, не тронутого морщинками лба капитана медленно сползает крупная капля пота. Весь он напрягся. На суставах пальцев, вцепившихся в микрофон, появляются белые узелки. Мучнистыми неровными пятнами покрываются щеки.
Из кружочков телефона до нас доносится только легкий треск. Но по выражению лица Кохова можно понять, что командир полка не согласен. Капитан ударяет по кнопке переключателя и снова кричит в микрофон:
— Первый! Первый!.. Нас атакует пехота противника. В темноте ничего не видно… Повторяю: коробки применять невозможно… Можно потерять все коробки. Можно потерять. Прошу приказа отвести их в безопасное место.
Я высовываюсь из раскрытого люка. Неподалеку от машины солдаты роют окоп. Размеренно, не спеша, орудуют они лопатами. Их словно и не касается, что с гребня высотки доносится беспорядочная стрельба.
Спускаюсь обратно. Кохов глядит в индикатор, сузив глаза. Он напряженно вслушивается в слова полковника и вдруг срывает с себя шлемофон и швыряет его под ноги.
— Сидят там… — он грубо ругается. — А нас тут перебьют, как котят! Пришел бы да командовал сам!
Начальник разведки полка лучше всех знает обстановку. И, глядя на капитана, я начинаю думать, что немцы могут атаковать нас и с тыла. Ведь от поворота оврага, за которым затаился бронетранспортер со спаренными пулеметами, до нас подать рукой.
Словно угадав мои мысли, Кохов бросает комбату:
— На этот пятачок немцы могут прийти из балки. Там нет даже часового.
…Рация опять на приеме. Сквозь хаос свистящих, шипящих, визжащих звуков снова прорывается голос Журавлева:
— Первый хочет говорить с Грибаном… Первый будет говорить с Грибаном…
— Товарищ старший лейтенант… Вас командир полка! — Я протягиваю микрофон комбату.
Нет, совсем-совсем не похожи они друг на друга — Кохов и Грибан. Кохов взвинчен. А Грибан говорит с полковником, словно ничего особого не случилось:
— Саперов вчетверо меньше, чем вы говорили… Пока вступать в бой нежелательно. Возле коробок спокойно…
Капитан глядит на него укоризненно, затем протягивает руку к кнопке переключателя. Но Грибан останавливает его решительным жестом. Выслушав командира полка, он громко кричит в микрофон:
— Вас понял. Вас понял. Удерживать! Понял!..
Комбат сам выключает рацию. В машине становится тихо. Только редкие автоматные очереди доносятся через распахнутый люк. Молча прислушиваемся к отзвукам боя. По ним нетрудно определить напряжение схватки, которая продолжается за гребнем высотки. Судя по хлопкам и очередям выстрелов, теперь стреляют только саперы. Похоже, что они уже отбили атаку и бьют на выбор по одиночным целям.
Кохов постепенно оттаивает, успокаивается. Но глаза его остаются злыми, кусачими.
— Почему ты не сказал, что шел бой? — спрашивает он, не глядя на Грибана.
Комбат устало машет рукой.
— Мы сами ничего толком не знаем. Какими силами атакуют немцы?.. Я не знаю. Ты тоже. Но если саперы не выдержат, вступим в бой.
— Зачем же спорить? — Кохов не унимается. — Нам здесь лучше видно, как поступать, а Демину многое непонятно. Но Грибан уже не слушает.
— Пойдем уточним обстановку, — говорит он Кохову.
Комбат берется за кромку люка, замирает, прислушивается:
— Кажется, стало тише… Саперы должны выдержать — там половина сибиряки.
Старший лейтенант подтягивается удивительно легко. Мелькают отшлифованные до блеска, наполовину сточившиеся подковки его каблуков, и в квадрате люка на какую-то секунду снова появляется кусочек звездного неба.
«Небо с овчинку», вспоминаю я излюбленное изречение Левина, стоящего рядом с невозмутимо-спокойным видом. Вот такое небо бывалому старшине, наверное, виделось сотни и тысячи раз. Это отсюда, из самоходки, кажется оно размером с овчинку. А может быть, эта поговорка и родилась среди танкистов и самоходчиков?..