— Сохрани, боженька, папу на войне…
— Сохлани, бозенька, папку на войне, — повторяет мальчик и спрашивает: — А далеко ли, мамоцка, война?
— Молись, а не спрашивай… Все тебе знать надо… мал еще… Вот проси бога, чтоб наши коровки молочными были.
А моя, моя мама спрашивает у меня издалека и деликатно:
— Верно, ты и вчера, не помолившись, лег? Очень уж беспокойно спал, что-то бормотал, говорил, стонал…
А мне не хочется даже говорить. Они меня с такой радостью ждали, а я не принес им веселья в хату. Да, редко смеются в нашей хате. И я тут во многом виноват… А, ладно!
Молча вспоминаю свой вчерашний сон. Так ясно, так отчетливо видел вчера во сне, что я на позиции, что немцы наступают… Шрапнели рвутся над нашей хатой, тут, в нашей деревне, и я прижался к наружной стене, возле которой сплю, и слышу, как шрапнель над трубой хаты: тра-ax! Пули на крыше, по улице: тук! тук! тук! И у самой спины, и вот в спину, даже горячо-горячо… Хочу бежать — нога мертвая, не сдвинуть, идти совсем не могу… И думаю: как же мне жить такому, с такой ногой?
Кто-то барабанит в окно:
— Откройте!
— А Господи… — поднимает голову отец. — Кто там? — спрашивает, подойдя к окну.
— Я… разве не узнали?
— Неужто Степанька? — спросонья кричит мама.
— Ну, что ты это?! — родным-родным и ласковым голосом отзывается невестка.
И у всех неуверенно-радостная, печально-тревожная надежда, даже у меня: «Не Степанька ли (старший брат) каким-то чудом вернулся с войны домой?» Даже под сердцем холодеет.
Да нет: голос свата, невесткиного дяди.
Отец открывает и возвращается вместе с ним. Мама зажигает свет.
— В волости был. Мимоездом завернул. Какая-то бумага тебе, сваток… — и подает мне из-за пазухи пакет.
Я уже невольно боюсь всяких бумаг. Нервничая, вскрываю пакет, ловлю глазами буквы…
— Ну? Что там? Что молчишь?
— Это от воинского начальника, — отвечаю неровным голосом. — Для чего-то вызывают на ту среду. Может, за билетом.
Всей правды не говорю им сразу. Там написано, что вышел новый закон и все белобилетники должны явиться на повторный врачебный осмотр.
«Возьмут снова», — жжет у меня под сердцем.
— А писем, дядя, нет? — будто бы равнодушно и спокойно спрашивает невестка. И вдруг всхлипывает, не сдержавшись.
— Нет… Спрашивал… Нету… — виновато отвечает своей осиротевшей племяннице сват и часто-часто моргает глазами. — Чему удивляться: теперь же, то и знай, пропадают письма в дороге, — старается сказать он веселей и очень торопится домой.
— Что-то не пишет наш Стефан, — вздыхает отец.
А мама не говорит ни слова.
Молчит мама…
И сват ушел, и лампу давно опять погасили, и все уснули, спят, а я не могу заснуть. Много раз лаяли собаки за садом у гумна и по дворам, пели петухи, лилось на пол из-под маленького Василька, племянника моего. Думал я, что будут его, бедного, завтра бить за эту провинность. И думал о своей жизни. Вспомнил, как сам был ребенком, и часто казалось тогда, что очень мне тяжко на этом свете, а не знал, не понимал, что то детское горе будет теперь счастьем казаться.
«Убьют теперь… Вот тебе и новая жизнь… Ну и черт ее бери, такую жизнь, — не жаль…»
Но какой-то ком подкатился к горлу, и все заныло.
И так переходами думалось то о лучшем, то о худшем. А вообще — все неладно, мерзко, тяжко…
Письмо
Дорогой наш товарищ Лявон Задума!
Пишем мы тебе, твои боевые батарейные товарищи с позиции, из Восточной Пруссии, что мы, слава богу, живы и здоровы, чего и тебе желаем, доброго здоровья и всякого успеха в делах твоих.
И сообщаем тебе, дорогой товарищ, что махорочку и бумагу получили, и не так дорог гостинец, как дорога память, что не забыл ты нас, как мы страдаем за матушку Расею и за все на свете. Искренне благодарим Андрея Николаича Сухого и всех тех граждан, его и твоих знакомых, что сложились для нас на махорочку, чтобы веселей нам тут было. Посылаем им всем наш низкий поклон, от ясных очей до сырой земли.
Также и тебе, наш боевой товарищ Лявон Задума, посылаем свой низкий поклон и привет и радуемся, что остался ты при ноге, а не отрезали, и что на побывку домой пустили. Гуляй, веселись там, пока можно погулять, а если заберут снова и пошлют на фронт, от чего тебя пусть бог хранит, то старайся все-таки опять в свою родную батарею попасть, потому что могут в другую часть послать.