– Сожгли, дочка. Сожгли. А я их берегу. Каждую неделю от пыли протираю.
– Бабуль, а ты откуда тех людей знаешь? – встряла в разговор Майя.
– Так я ж при дворе служила. Как твой дед от меня ушёл по свету скитаться, гроза и разразилась.
Хмурое лицо Теоры весьма красноречиво смотрелось бы на плакате с лозунгом: «Хватит убивать!» или «Прекратим бессмысленные войны!». Почему люди из средних миров уничтожают друг друга, зная, что не смогут оживить? Неужели они так жестоки?
– Не только жестоки, но и расчетливы, – сказала Пелагея в ответ на неозвученные мысли, как ни в чем не бывало сметая со стола крошки. Ну, да. Разумеется. У нее же есть эти, как их... Экстрасенсорные способности. Чему удивляться?
– И вообще, – в непринужденной манере добавила она. – Хочешь изменить мироустройство – начни с себя.
Теора взялась за голову. Сколько раз начинала – и все разы провальные.
– Я что предлагаю, – благодушно развивала мысль Пелагея. – Искать скрытые смыслы, пробуждать сверхсилы и обращаться к истокам познания – дело, безусловно, важное и нужное. Да уж больно затратное. Уж не знаю, чем вы там с Незримым занимаетесь по ночам, но прогресса, – она произнесла это слово скрепя сердце, – не наблюдается. Я тебе так скажу: любовь любовью, а без физической подготовки согнёт тебя, что тростинку.
Внеочередной неудержимый прилив румянца не прошел незамеченным. Майя захихикала, старушка мечтательно прошепелявила: «Ах, молодость!». Но это не отклонило Теору от курса.
С лёгкой подачи Пелагеи, она решила, что больше не будет мямлей и размазнёй. И, ополоснув лицо водой из ковша, потащила подругу в город, записываться в борцовский клуб.
По улицам деловито ползали блестящие паромобили, больше похожие на жуков. Уборочная машина – единственная в своем роде – производила посильный шум, отгоняя беспризорных ребятишек к подъездам и вынуждая попрошаек втягивать голову в плечи. По обочинам живописно серели снежные навалы.
Пробравшись сквозь шествие мамаш с колясками, обогнув кучки подозрительно шепчущихся студентов и чуть не пробороздив носом зеркало коварных льдов, Теора пересекла черту, за которой кончается житейская мудрость и начинается житейское безумие. В непосредственной близости от кладбища высился борцовский клуб под названием «Сотри меня в порошок», куда ее зазывали в качестве зрителя еще с памятной поры укоренения человека-клёна.
Пелагея давно балансировала на грани житейского безумия, так что пуститься во все тяжкие было для нее не проблемой.
– Пять минут – полёт нормальный, – с энтузиазмом прокомментировала она, когда массивные двери клуба распахнулись, чтобы извергнуть на свет поверженного бойца. – Только у меня вопрос, – добавила она, упёршись лбом в грудь лысому амбалу-вышибале. – Твой Незримый в курсе, что ты собралась постигать азы самообороны?
– Думаю, в курсе, раз он везде следует за мной по пятам, – отозвалась Теора и попыталась проскользнуть бочком мимо охранника-здоровяка.
Не вышло. Ее бесцеремонно оттянули за рукав пальто, вздёрнули за шиворот и, навскидку определив весовую категорию, промычали что-то насчет трех несчастных пудов.
Пелагея попробовала втереться в доверие:
– Так ведь мы посмотреть. Одним глазком.
Физиономию амбала, и без того асимметричную, неприятно перекосило. Если раньше он смахивал на носорога, мирно пасущегося в саванне, то теперь носорог перешел в наступление, широко раздувая ноздри. Однако он всё же соизволил довести до сведения двух настырных особ, что женщинам в борцовские клубы вход воспрещен.
– Может, ты что-то напутала и тебя приглашали в заведение «Жареный петушок»? – поинтересовалась Пелагея у Теоры, когда они засели в засаде у ломбарда, от греха подальше. – Или «Выпьем на посошок»? Мало ли, померещилось.
– И вовсе не померещилось! – возразила та. – Точно помню: женщина в маске с перьями (ее, кажется, звали Амелией) утверждала, что выпускает здесь пар, когда наваливаются жизненные невзгоды. А у меня невзгод хоть лопатой греби.
Пелагее и в голову бы не пришло, что над Теорой могли просто подшутить. Она поглубже надвинула шапку с помпоном, потеснила голубей, которые грелись у люка, и прислонилась к стене ломбарда, сложив на груди руки. А затем воинственно объявила, что с места не сдвинется, пока не увидит Амелию собственными глазами.