«И ничего, что снег валит, – добавила она, сдувая с носа снежинку. – Будем караулить, сколько понадобится».
Голуби признали в Пелагее родственную душу. Посчитав ее шубу куда лучшей грелкой, нежели люк, они пристроились у нее на плечах (один – на левом, другой – на правом), после чего принялись раздуваться, топорщить перья и страстно ворковать.
Время ползло, как пришибленная черепаха. Теора впервые проходила испытание на холодостойкость. Она переминалась с ноги на ногу, начиная, наконец, понимать, что из себя представляет лютая стужа Вааратона. Мороз выдался на редкость кусачим. Его, наверное, не переплюнули бы даже Кекс с Пирогом. Мёрзли глаза, мёрзли щёки, мёрз нос. Удивительно, как амбал у входа еще сосульками не оброс!
Пелагея стояла нахохлившись и смотрела на прохожих с видом чрезвычайно подозрительного прокурора, который в каждом жесте видит зародыш тяжкого преступления.
Кое-кто, сжалившись, бросил ей под ноги монетку. Монетка встала на ребро, описала изящный круг и, издевательски звякнув, канула в канализацию сквозь решетку люка.
Взгляд исподлобья не очень-то годился для того, чтобы вычислить Амелию среди простых смертных. Ну кто еще по доброй воле сунется в клуб, где брутальные качки с татуировками машут кулаками и горазды съездить друг другу по физиономии?!
– Зелень сушеная! – воскликнула Пелагея, распугав голубей. – Как я сразу не сообразила?!
– Сообразила что? – непослушными губами выговорила Теора.
– Она могла идти и со стороны кладбища!
– Так ведь там прохода нет.
– Прохода, прохода! – передразнила та. – Ей, может, и не нужен проход! Что если она дух или призрак? Об этом-то мы не подумали.
Призраки, духи. Мертвецы, восстающие из могил, чтобы справить день Безлистья... Кто знает, в чей фамильный склеп завели бы Пелагею домыслы, не предстань перед нею Амелия собственной персоной. Она ни капли не походила на привидение и уж тем более на покойника, который решил забавы ради проветрить свои бренные кости.
На ней было шикарное платье из зеленого крепдешина, сапоги на высоченных каблуках и шубка, ради покупки которой многим пришлось бы заложить в ломбард душу. Хорошенькое личико светилось озорством. Крашенные хной кудри выбивались из-под шляпки блестящими пружинками.
– О! Старые знакомые! – всплеснула руками она.
– Не такие уж и старые, – проговорила Пелагея в сторону. – А ты чудесно выглядишь!
– Зато вы не очень, – поморщила носик Амелия, окинув их брезгливым взглядом. – Смотритесь, как нищие на паперти. Не комильфо! И кстати, почему вы мёрзнете именно здесь? Неужели... – Ее пухлые накрашенные губы сложились в проницательную усмешку. – Вас вытолкали из клуба, верно?
– Что значит вытолкали? – возмутилась Теора. – Да нас даже на порог не пустили!
– Ах вы ж мои горемычные! – переливчато рассмеялась та. – Идите за мной! Этот махровый консерватор наглухо застрял в средневековье, но сейчас-то век прогресса. Борьба за равноправие движется полным ходом. Так что выбросьте предрассудки из головы! Если толстокожему Носорогу как следует не вмазать, он вас не признает.
– Равноправие... Вмазать... – пробормотала Пелагея, улыбаясь каким-то своим крамольным мыслям. Она даже не скривилась при упоминании об ее «заклятом враге». Что называется, прогресс пошёл.
Вес Амелии едва дотягивал до трёх пудов, однако недостатком самоуверенности она из-за этого не страдала. Пелагея сразу поняла: пробираться в клуб окольными путями они не станут. Только вперед! Как там говорится? Правильно, грудью на амбразуру.
Исполненной изящества походкой Амелия подплыла к лысому амбалу и что-то мило проворковала, отчего тот растёкся похабной ухмылкой. Ухмылка поредела ровно на один зуб, когда Амелия грациозно стянула с руки перчатку и, не утруждая себя объяснениями, всадила шипы кастета Носорогу под нижнюю челюсть.
Пока он мотал головой, изрыгая потоки отборного сквернословия, острый каблук впечатался ему в голень.
– Какая жестокая дамочка! – ужаснулась Теора. – Ему же, наверное, больно.