Противоречия разрывали ее на части. Неведомая сила понуждала говорить без передышки, захлёбываясь горечью и обидой. Теора прекрасно понимала, чем чревата ее обвинительная речь, но фонтан эмоций было не перекрыть.
Глаза Эремиора опасно сузились. Лоб прорезала жёсткая вертикальная складка. В отличие от мира реального, во снах Теоры его возможности были безграничны. При желании он мог пригвоздить взглядом, лишить дара речи, ввергнуть в забытье, однако предпочел действовать в рамках физических законов.
Схватив подопечную за руку выше локтя, он буквально впечатал ее спиной в рельефную металлическую сетку. Ветер треплет подол. Лёгкие опустошены, перед глазами пятнистая пелена. Задрав голову, Теора больно ударилась макушкой и не на шутку перепугалась: над нею, утопая вершиной в тучах и уходя основанием под землю, угрожающе возвышалась башня Карема.
– Хочешь, как она? Как Антея? – спросил Эремиор с едва сдерживаемым гневом. – Еще не поздно. Давай, полезай наверх! Только тогда уж точно всё будет кончено.
Такого поворота Теора не ожидала. Лицо ее помертвело. Против воли по щекам потекли слёзы.
– Я запуталась, – сбивчиво пробормотала она под пристальным, обжигающим взглядом Эремиора. Тело сотрясала крупная дрожь. Высоко вздымалась и опадала грудь. – Мне вовсе не это нужно! Я хочу научиться любви, о которой ты говорил. Хочу преодолевать трудности самостоятельно. Потому что, сколь бы силён ты ни был, в урочный час ты не сумеешь мне помочь.
Теора знала: предсказание, настигшее ее в доме у Дорофеи, неминуемо сбудется. Она твердила себе, что барьер переступать нельзя, нельзя давать волю исступленным чувствам. Наивно полагала, что нападение – лучшая защита. Но так некстати оказалась на лопатках.
Разговор между Пелагеей и Незримым был подслушан до единого слова. Теора сразу догадалась, о каком запретном способе речь. Желание поделиться силами с Эремиором слилось с горечью и негодованием, образовав взрывоопасную смесь.
– Я люблю тебя, а ты обрекаешь меня на верную смерть. Но я уже смирилась. Защищать меня необязательно. Сделай так, чтобы я могла чувстовать тебя рядом, когда светит солнце, – жарко прошептала она. Пренебречь опасностью и поддаться мятежному порыву порой просто необходимо. Хотя бы для того, чтобы потом не сожалеть.
Низкие плотные облака озарились отблеском шальной молнии. Ветвистая струя огня рассекла небо на осколки, опалив глаза.
Взгляды скрестились, застыв на точке невозврата.
Грядущее из предсказания наступило сейчас.
46. Без сознания
Вокруг стоял невообразимый грохот, неистово полыхала гроза. Мощный дождь, точно кара небесная, обрушивался на равнину, смывая недавние слёзы и до основания снося выстроенные впопыхах оборонительные сооружения.
Теора и Эремиор с упоением попирали законы верхних миров, растворяясь в шквалистом ветре и в объятиях друг друга. Неизвестно, кто первым развязал эту сладостную войну. Им было всё равно. Башня исчезла, словно ее унесло бурным потоком. Земля ушла у Теоры из-под ног. Ее корабль в кои-то веки снялся с якоря, чтобы отдаться во власть бушующих волн. Кодекс совести, несокрушимая воля, отдел неутешительных прогнозов, а также прочие составляющие трезво мыслящей натуры очутились за бортом. Хотя, может, это Теору окунули за борт, и теперь ее неотвратимо затягивало в водоворот неистового блаженства.
Спасательный круг был здесь ни к чему. Она не собиралась просить пощады. Слабея в руках Эремиора, она мечтала лишь об одном: отдать всю себя до последней капли, пусть даже придется умереть. К чему беречь силы, когда можно пожертвовать ими ради безмерно любимого создания? В груди разливалось странное тепло. Жар от ладоней Незримого проходил сквозь ткань намокшего платья, делая пытку невыносимой и вместе с тем желанной.
Опьяняющий поцелуй, выдающий абсолютную одержимость, мешал вздохнуть. Эремиор сжимал ее слишком крепко. Слишком жадно впивался губами в ее губы, как будто не мог утолить жажду, овладевшую всем его существом. Он ощущал, что крепнет с каждым мигом. Ощущал, как вливается в него иная, могучая сила, которая уже не утечёт сквозь пальцы, но срастётся с его сутью и навсегда изменит его. Безвольная покорность Теоры рождала в сердце неиспытанные доселе чувства и переполняла его невыразимой нежностью.