Смежив веки, Теора ощутила прикосновение – холодное, мимолетное – словно целовал ее северный ветер, сорвавшийся с вершин неприступных гор. Скоро ей придется расстаться с жизнью ради спасения Вааратона. Но чувство обреченности не было и вполовину таким острым, как желание податься навстречу, слиться с этим ветром и никуда его не отпускать.
– Родная моя, драгоценная, – шептал Незримый, покрывая поцелуями ее лицо. – Как же я тебя люблю!
***
Невзирая на жгучую боль в руке, а может, как раз из-за этой боли Юлиана решила быть кристально-честной и высказать всё, что думает.
Затея с поисками бани посреди ночи попахивает бредом. Исцеление от неизлечимых хворей? Басни! Если шататься по лесу в мороз, куда проще заработать воспаление лёгких, нежели что-нибудь там излечить. Негодование срывалось с ее губ колючими льдинками. Она негодовала на болтовню деревьев. На кота, который дефилировал по нитке света, как заправский канатоходец.
Нить протянулась к земле от серпа растущей луны. В обычный вечер Пелагея могла вполне спутать ее с бельевой веревкой и развесить на ней сушиться постиранную простыню. Но только не в этот раз.
– Где Мерда? – спросила она у человека-клёна. – Не преследует?
За него ответила Юлиана:
– Мерда далеко. Опять в городе лютует. По мне, так уж лучше бы эпидемия. И скажите кто-нибудь этим ёлкам, чтобы перестали бормотать. Раздражает!
Киприан в скользящих одеяниях прокладывал путь. Он почти не говорил, будто берёг слова. Лишь изредка бросал в трескучую темноту реплики, адресованные деревьям. Дебри сгущались, тая в себе подспудную угрозу. К отрезанным от мира путникам со всех сторон угрюмо тянулись корявые лапы.
Юлиана вздрогнула, точно ее толкнули в плечо. Она замыкала строй на пару с котом, крадущимся по лучу.
– Ох, вот надо было мне обернуться! – посетовала она.
Вплотную позади нее плыло и дымилось подсвеченное желтое облако, похожее на гигантский ком грязной ваты.
47. Рецидив
– Бегите, глупцы, – сказала Юлиана тем вежливо-бесстрастным и немного усталым тоном, каким обычно обсуждают погоду. – Я его задержу. Всё равно мне умирать.
Обормот серьезностью заявления не проникся. Спрыгнул с луча на снег, повёл носом – и поминай как звали. Желтая клубящаяся масса накрыла его с усами, лапами и хвостом.
– Одним глупцом меньше, – печально подытожила Юлиана и отступила назад. – Вот до чего доводит любопытство.
Она сделала еще пару шагов и упёрлась спиной в Киприана. А Пелагея рядом воскликнула:
– Какая радость! Мы ее нашли!
– Кого нашли? – не разделяя радости, спросила Юлиана.
– Да баню же, самопарку!
– Думаешь, внутри облака баня? Я вот считаю, там огнедышащий крокодил. Или огнедышащая болотная змеюка. А может статься, вообще дракон.
Никаких плюющихся огнём рептилий на поверку в облаке не оказалось. Пелагея погрузилась в грязные клубы пара вопреки всем увещеваниям – и первым делом придавила валенком незабудки. Она проморгалась, привыкая к свету. Обормот, как ни в чем не бывало, увлеченно поедал молодую травку. А всего в нескольких дюймах от его холки над землей висела избушка. Да не абы какая, на совесть сколоченная из цельных могучих брёвен.
Пелагея вдохнула полной грудью, чтобы вместить в лёгкие как можно больше воздуха, и враз потеряла голову – от запаха свежей стружки, сеновала и только что выдоенного, парного молока (хотя коров поблизости не паслось).
Она глянула выше: труба из красного кирпича в огромном количестве извергала молочно-белый дым, который окутывал баню и зеленеющий вокруг нее лужок подобно кокону шелкопряда. Дверь покачивалась и тягуче скрипела на петлях, приглашая зайти. От такого зрелища кто угодно растрогается. Особенно если за пределами кокона царит глубокая зимняя ночь.
– Нашлась, родимая, – млея от восторга, проговорила Пелагея. – А ведь я столько лет подряд прочесывала лес в день зимнего солнцестояния. И всё напрасно. Наверное, ты появляешься лишь перед теми, кого одолевает тяжелый недуг.
Обормот отвлёкся от поглощения природных витаминов и пошевелил ушами-локаторами. В толще «грязной ваты» происходила борьба.
– Пусти!