Он не стал противиться мгновенному желанию, поднёс запястье Юлианы к губам и поцеловал там, где ветвилось тонкое древо сосудов.
– З-з-зелень сушеная! – нарушила их идиллию Пелагея. Метель сделала из нее вылитую снежную бабу. – Домой не пора?
Помимо отменного ночного зрения и способности растапливать снег в лютую стужу, Киприан обладал еще одним замечательным даром. А именно, возводить щиты, заслоны и купола. Один такой заслон он возвел вокруг себя и Юлианы, чтобы их окончательно не замело. Пелагее повезло меньше.
Она прищурилась и задрала голову. Ни зги не видать. Вьюга проглотила луну (приятно подавиться!) и, подвывая, грызла белыми зубами лес. О щит Киприана она, ясное дело, зубы обломала.
– Извините, что вклиниваюсь в столь неподходящий момент, – сказала Пелагея. – Но не могли бы вы подвинуться?
Она влезла под защиту прикрытия между Юлианой и человеком-клёном, произвела рокировку, чтобы Киприан оказался впереди, и дала последние указания:
– Веди нас!
Увязая в сугробах, они прорывались сквозь бурю и мрак. Пелагея вслух мечтала об уютном иглу, которое бы возникало во время пурги само собой. Юлиана жаловалась, что в ее сапоги набивается снег, и возлагала надежды на то, что однажды к сверхспособностям Киприана прибавится левитация. А Киприан набрал в рот воды и был чересчур уж скуп на слова. В диком завывании метели ему отдалённо слышался чужой голос.
Они добрались до дома спустя невесть сколько времени, потому как хронометр Пелагеи резво выпрыгнул их кармана и приказал долго жить, едва она споткнулась о занесенную снегом ступеньку.
Бледная, как моль, Марта в светло-серой рубашке до пят брела из кухни, непревзойденно справляясь с ролью призрака в доме ужасов. Разве что цепью не гремела. На диване, крестообразно сложив руки на груди, спала Теора с бдящим на посту преданным Эремиором. Из кладовой доносился непонятный шум. В банке на столе бились неправильные светлячки (кто бы им втолковал, что зимой положено впадать в спячку?). Кот, малость осоловелый после метели, сверкал в полутьме глазищами, ища, кого бы отправить в иное измерение.
Юлиана поставила сапоги на обувную полку, обвела взглядом эту немую сцену и усмехнулась. Во всём теле она ощущала небывалую лёгкость. Словно заново родилась.
Пелагея на цыпочках прокралась к своему излюбленному уголку с одной-единственной целью: окуклиться в одеяло и хорошенько вздремнуть.
Только Киприана никак не оставляло беспокойство. Он застыл в сенях и прислушался: сквозь стенания бури всё отчетливее звучал звериный, леденящий душу вой. Что за окном – не разглядеть. Чахлый, водянистый свет подвесного фонаря над калиткой терялся в беснующейся стихии. Ни земли, ни неба – сплошь снежное месиво. Кого в такую погоду нелегкая принесла?
Ответом был удар и громкий возглас Юлианы. Она упала на колени посреди гостиной. Плечи разогнуты, корпус отклонен назад, суставы рук вывернуты под неестественным углом. Сознание раскраивают десятки визжащих электропил, и начинается агония.
Крик – животный, пронзительный – рвётся из груди, терзая внутренности, раздирая сведенное спазмом горло. Перед глазами разбрызганы кровавые пятна. И нет на свете иной правды, кроме этих пятен, кроме адской, разъедающей боли. Боль мечется по обрывкам нервов. Льётся наружу громкими стонами, нестерпимо пульсирует в висках.
Юлиана не слышит себя. Она уже ничего не слышит. Всю радость, которая наполняла до краёв, кто-то жадно высосал. Выпил, как воду из звёздного колодца. Смысл жизни растоптан, перечеркнут грубым росчерком.
Она знает, чей это росчерк.
Мерда зовёт ее из мрака. Нужно покориться. Нужно завершить то, ради чего она явилась сюда.
Призрачная Марта, Теора-покойница, ожившая черная статуя в лице Эремиора, кот-потрошитель. А вдобавок еще и душераздирающий вопль в ночи. Теперь дом Пелагеи мог по праву считаться домом ужасов. Никто бы даже спорить не стал.
Когда стены сотряслись от крика, когда эхо размножило этот крик под потолком, Марта приросла к месту. Покойница восстала из мёртвых, статуя-охранник пришла в движение, а Пелагея свалилась с койки и тотчас побежала зажигать лампу.
В углах шевелились текучие кляксы теней. Шевелились и вставали дыбом волосы на головах. Кекс с Пирогом, против обыкновения, не сорвались на лай, а тихо-тихо залегли за бадьёй с пшеничными проростками.