Охваченный холодной дрожью, Киприан метнулся к Юлиане. Но та уже вскочила на ноги и устремилась к дверям. Еле удалось перехватить ее у порога и оттащить назад – такую прыть она развила! Сейчас ею правило лишь одно желание: покончить с этой треклятой жизнью, положить конец страданиям, избавиться от невыносимой муки. Мерда легко исполняет подобные просьбы.
– Остановись! Не смей! – крикнул Киприан и дёрнул Юлиану за отворот сорочки. Ткань затрещала, порвалась, обнажив плечо.
В сенях клубилась темнота – хоть ложками черпай. Однако это не помешало ему увидеть, что язва появилась вновь. Прожгла кожу на предплечье, расползлась нарывами выше по локтю до самых ключиц. Сплела кроваво-бурые выросты в жуткое ожерелье на груди и неумолимо подбиралась к сердцу.
Вскипая, лилась по телу жгучая боль, и с нею наравне росла неподвластная контролю, нечеловеческая сила. Влекомая зовом Мерды, Юлиана вырвалась и бросилась к двери. С лицом, искаженным дикой гримасой. C искусанными в кровь губами, без доли разумения в глазах.
Киприан одним прыжком очутился перед выходом, заступил ей дорогу. Схватил и не отпускал, невзирая на ярые протесты.
– Никуда ты не пойдешь, – сказал он с решимостью. Юлиана шипела от боли, выгибаясь в крепком кольце рук. Времени на раздумья было в обрез.
– Пелагея! – распорядился Киприан. – Уведи их в тайную комнату! И сама уходи. Вам лучше этого не видеть. И не слышать...
Пелагее надо отдать должное. Хоть ее и клонило в сон, она не растерялась – моментально всех организовала. Можно сказать, в шеренгу построила и дружной колонной направила на второй этаж. Включая Кекса с Пирогом.
Мерда в эпицентре бури испустила яростный, оглушительный вой. Стены дома отозвались перекатным эхом. На столике близ окна раскололась ваза с сухой полынью.
– Пусти-и-и! – скорее прохрипела, нежели крикнула Юлиана. Попытка высвободиться успеха не возымела.
Ее тело горело огнём. По венам вместо крови струилась жидкая лава. Казалось, еще немного – и прожженная насквозь кожа вспыхнет, как брошенная в костёр картонка.
Странно и страшно было для Киприана смотреть, как мучается рядом любимый человек. Ее жар словно перетекал к нему, причиняя почти физические страдания.
– Я готов принять твоё проклятие в себя, если ты позволишь, – прошептал он. – Просто не сопротивляйся.
И потащил ее наверх, на огороженную парапетом площадку, где раньше содержались раненые арнии.
На площадке давно не убирали. В беспорядке валялись непромокаемые плащи, в которых Пелагея с Киприаном ходили осенью в лес. Точно отблески заката, лежали на полу светящиеся во тьме огнистые пучки птичьего пуха и широкие медные опахала перьев.
Человек-клён сгрузил Юлиану на ворох шуршащих плащей, заглянул ей в глаза и отшатнулся. Ничего не было в этих глазах, кроме желания быстрой смерти.
Мерда позвала снова. Исступленно, властно. Ждала, что жертва выйдет к ней сама. Юлиана отозвалась натужными, болезненными стонами. Изогнувшись, попыталась встать. Но Киприан резко прижал ее к неструганым доскам пола.
– Прости, – прошептал он. А затем наклонился и припал к ее губам.
48. Мир наизнанку
Правильно ли он поступает? Не нарушится ли зыбкое равновесие? Не будет ли вреда для них обоих?
Киприан тщетно искал ответы. Он понятия не имел, к чему приведет вмешательство в процессы организма на уровне элементарных частиц. Но иного способа не предвиделось.
Юлиана оцепенела под ним, широко раскрыв остекленевшие глаза. Стоны угасли, огонь в теле схлестнулся со стеной чужеродного, живящего пламени, какое разжигают на лесной просеке, когда хотят предотвратить беглый низовой пожар.
«Просто не сопротивляйся, – звучало заезженной пластинкой у нее в голове. – Позволь принять в себя твоё проклятие».
Это что же он сейчас творит?! Очередной эксперимент у него или лечебная процедура?
Юлиана только вошла во вкус, как поцелуй неожиданно оборвался. Дом Пелагеи – от мрачного сырого подвала до пыльных недр чердака – озарился лучистым сиянием.
И прилив острого, обволакивающего наслаждения поглотил остатки разума, оголив чувства, как провода под напряжением. Невыразимо прекрасное, мучительное удовольствие заволокло глаза пеленой, угнездилось в груди слепящим солнцем и переполнило светом каждую альвеолу в лёгких.