Селена от невменяемого батюшки предпочитала держаться на расстоянии, Гедеон отсиживался в своих покоях с тромбоном в обнимку и изредка наигрывал на нем дрянные мотивы.
Вчера ему повезло: не в меру склочный папаша во время репетиции практиковал кулачные бои, поэтому до непутевого отпрыска так и не добрался. Но сегодня с утра ни визгов с топотом, ни звона столовых приборов, по ошибке принятых за метательные снаряды, снизу не доносилось. Особняк как будто замер перед бурей.
Грандиоз взял с блюдца орешек, покатал в мясистых ладонях и швырнул в горничную, которая, тоненько пискнув, скрылась за дверью. Он был готов разразиться вспышкой ярости по малейшему поводу. Нервы натянулись скрипичной струной. Подкрути колок сильнее – и струна лопнет.
Великий накручивал себя, как мог. Припоминал титулы и звания, какими его наградили в народе по вине Звёздного Пилигрима. Распалялся при мысли о государственном перевороте. Чуть ли не рвал на себе и без того редкие волосы, когда думал о Пелагее. Ведь все неудачи начались именно с нее да с ее клятых прихвостней.
"Правитель-браконьер"? "Двуличный пустобрёх"? Что ж, он заслужил эти прозвища. А к ним вдобавок так и просится "Король-тупица". Потому что проявил мягкость там, где следовало приставить нож к горлу. Предупреждал вскользь, когда нужно было ставить ультиматум.
Лесные люди дикари, намёков не понимают и в дипломатии не смыслят. Для них куда доходчивей язык ружья и секиры.
Грандиоз болезненно дёрнулся и ненавидящим взглядом едва не пробуравил кессон на потолке. На втором этаже фальшиво заквакал тромбон.
Уж в чем был хорош Гедеон, так это в умении выводить из себя. Слуги, правда, крепились, ходили с затычками в ушах и при нём неудовольствия не выражали. Зато потом со смаком обсуждали его никчемную импровизацию, и самого его немилосердно костерили за глаза.
Терпение Грандиоза лопалось сразу. Как мыльный пузырь, надутый из дешевого раствора.
Заслышав ненавистную игру, он наконец-то нашел повод, чтобы взорваться, извергнуться вулканом и выплеснуть накопившуюся злость. Ворвавшись в комнату с физиономией цвета вареной свёклы, он перво-наперво с чудовищным треском и звоном рассадил тромбон Гедеона о стену. Слуги, наполовину оглохшие от его музыкальных изощрений, торжествовали победу.
А затем начался второй акт представления под названием "Вправь сыночку мозги".
– Или ты завязываешь с музыкой, – проревел Грандиоз всем медведям на зависть. – Или ноги твоей здесь не будет!
Что ни говори, а глотка у него была лужёная. Какие данные пропали зря!
Гедеон ошарашенно выпучился на взбешенного родителя и понял: дело труба. Точнее, тромбон. За дверь он выскочил, как кролик, на которого натравили свору борзых.
– Если Пелагею не изведешь, не возвращайся! Пока не прикончишь змею подколодную, знать тебя не желаю! – громыхало ему вдогонку.
В тот же день Гедеона выставили за ворота – прямо в лапы толпе, которая выражала молчаливый протест и осаждала резиденцию Великого без перерывов на завтрак, обед и ужин. Ели бунтари, не сходя с места, всякую гадость вроде просроченных консервов, вскрытых затупившимся ножом, или зловонной луковой закуски.
– А! Зверёныш Грандиоза! – отреагировала на его появление общественность. – Вздуем-ка лодыря, братцы!
– Друг дружку вздувайте, идиоты! – огрызнулся Гедеон. Подхватил с земли заржавелый тупой нож – и был таков. Из толпы в него вяло запустили парой забористых выражений и гнилым помидором в количестве одной штуки. Помидор не долетел – шмякнулся на мостовую, прямо перед носом у Пересвета.
– Ну и ну! – присвистнул тот. – Вот он, символ народного несогласия!
Если поначалу Гедеон надеялся отсидеться в каком-нибудь кабаке или снять номер в гостинице, то теперь надежды развеялись пеплом. В лицо его знают и люто ненавидят лишь потому, что он Грандиозов наследник. Наличности из дома захватить не удалось. Всё его богатство сейчас составлялнесчастный нож для вскрытия консервных банок. Кто бы мог подумать, что судьба столь подло подставит ему подножку?
– Что ж, убью Пелагею, принесу доказательства, да и дело в шляпе, – мрачно решил Гедеон. Одернул рубаху под двубортным шерстяным пиджаком, надвинул на лоб беличью шапку – и бегом к Сезерскому тракту, пока не стемнело.