Намертво вцепившись в пассажирский поручень, Пелагея пищала на крутых поворотах, слёзно просила притормозить и с одинаковой частотой боялась врезаться то в столб, то в дерево, то в дорожный указатель.
Указатели со столбами кончились. Подскакивая на ухабах, тарантас вторгся в темный лес. Примял колёсами чахлые кустарнички, героически проложил колею в объезд вековых сосен, воинственно пророкотал – и надежно завяз в густой грязи. Дыми – не дыми, рычи – не рычи, а колеса буксуют. Вот вам и грозный зверь. Лес таким не покоряется. Он любит тихих, вдумчивых и обстоятельных. А наглецов гонит прочь.
В вышине насмешливо закаркали вороны. С некоторой долей облегчения Пелагея избавилась от шлема и принялась распутывать ремни безопасности.
– Вместе толкать будем? Вот это правильно! – одобрил доктор и открыл дверцу со своей стороны.
– Толкать вашу колымагу? – переспросила та. – Нет времени.
Чавкая сапогами по грязи, Пелагея оббежала паромобиль, извлекла доктора на свет (а вернее, во тьму непроглядную) и вместо колымаги стала толкать его.
– Тут совсем рядом. Не успеете оглянуться, как придём! – взволнованно-бодрым голосом сообщила она и в последний раз оглянулась на застрявшую громадину.
Что ни говори, а нервы у городских на порядок прочнее. Явно цельнометаллические, из специального нержавеющего сплава. Мало того что их агрегаты извергают пар, страшно ревут и пыхтят. Эти сумасшедшие люди готовы терпеть испорченный воздух и мириться с постоянным шумом ради мнимого удобства. Они хотят тратить на дорогу меньше времени. Они вечно куда-то спешат.
Летом их громыхающие конструкции распугивают птичек и букашек. Зимой паромобили приходится частенько откапывать из-под завалов снега. За ними нужно следить. Вдруг сломаются? Вдруг кто угонит?
А что в итоге? Маховик жизни вращается вхолостую.
Пелагея поняла: еще немного – и она начнет занудствовать вслух. Доктор, чего доброго, услышит и сбежит. А ведь, между прочим, почти пришли.
54. Спасти Марту
Теора с превеликой охотой согласилась бы заменить вешалку в сенях, покипеть на огне раскаленным чайником или на часок-другой превратиться в швабру, которой драят полы. Всяко лучше, нежели сносить убийственный взгляд Эремиора. Ну зачем он нависает над ней, словно черный коршун из нижних миров? Придавил к бревенчатой стене и не пускает. А смотрит так, точно вот-вот собственными руками придушит.
Прежде он без труда читал ее мысли. Теперь же ум подопечной стал для него непроницаемым матовым стеклом. Быть может, в этом дело? Или Незримый зол оттого, что она покушалась на свою жизнь? Сама вынесла приговор. Сама приступила к исполнению. Но разве она в любом случае не должна умереть? Разве Эремиор не готовил ее к жертвенной смерти?
Отдать себя ради чужого мира. Сейчас эта мысль казалась Теоре дикой и лицемерной. Почему бы не покончить с нелепым существованием без принесения всяких жертв?
– Они по моей глупости погибли! – крикнула она и вырвалась, поднырнув заступнику под локоть. Но не успела ступить и нескольких шагов, как вновь очутилась в кольце холодных рук.
– Ты опять чуть не совершила глупость, – хрипло, с натугой проговорил Эремиор. – С чего ты взяла, что убила их?!
Он крепко сжал предплечья Теоры, чтобы хорошенько ее встряхнуть.
– Очнись! Ты становишься столь же одержимой, как твоя подруга! Мы до сих пор не выяснили ее судьбу. Подумай, что случится, если ты продолжишь в том же духе!
Теора просьбе не вняла.
Ее щеки опаляло жаром. По нервам рвалось слепое отчаяние, истоков которого она не осознавала. Слёзы катились без конца, словно какой-то растяпа забыл закрутить вентиль. Будь дом Пелагеи одним из тех старинных сооружений, что стоят в историческом центре города, от сырости в нем уже рухнул бы потолок.
Корут Эремиора бесполезно висел на поясе. Какой от меча толк, если после той ночи ум Теоры словно поместили в глухую камеру и замкнули на замок?
«Остановиcь! Прекрати!» – просилось наружу. Да только пользы от таких увещеваний, что плодов от срубленной яблони.
Как достичь равновесия в этом безумном, несовершенном мире?
Как утихомирить боль любимого существа?