И как унять свою?
Теора сделалась совершенно неуправляемой. Она громко и отрешенно рыдала, уткнувшись в ворот его графитового плаща. Не отдавая себе отчета в том, что творит, Эремиор отстранился и через миг запечатал ее губы грубым, требовательным поцелуем.
Безрассудно. Катастрофически неправильно. Но может, хотя бы это ее образумит?!
Кого образумило, а кого ввергло в шок. Ввалившись в прихожую и запачкав грязью ковры, доктор с Пелагеей разом обмерли от неожиданности.
Кекс, Пирог и Обормот аккуратным рядком загораживали камин. Гедеон силился слиться с окружающей средой. На диване в обнимку без малейших признаков жизни лежали Юлиана и Киприан. А иномирная (если не сказать аномальная) парочка была настолько увлечена друг другом, что хоть ты «пожар» кричи, хоть в бубен бей.
– Кхе! – обозначила свое присутствие Пелагея. – Кхе-кхе!
Сгорая от стыда, Теора отпрянула от Незримого. А доктор между тем энергично прошаркал к дивану, водрузил на стол безразмерный саквояж и извлек оттуда крохотное предметное стёклышко.
Стёклышко он поднёс сперва к носу Юлианы, затем протёр и проделал те же манипуляции с человеком-клёном.
– Рано хоронить собрались, – причмокнув, удовлетворенно заключил он. – Дышат ваши друзья.
И нагнулся, чтобы исследовать разлитую на полу жидкость с помощью какого-то навороченного приспособления.
– Алотрициум, – порывшись в справочнике, сообщил он. – Безболезненный и чрезвычайно сильный яд. Действует в течение нескольких минут. Хм... – Он потрогал запястье Юлианы и озабоченно пошевелил усами. – А вот и пульс! Странно-странно. За всю практику с таким отродясь не сталкивался. Исключительный случай! Я бы даже сказал, феноменальный! Ну, и они-то ребята непростые, верно? – Хитро подмигнул Пелагее доктор. – Нужно будет понаблюдать. Сделаем анализы, созовем врачебный консилиум...
Он еще не закончил говорить, а Пелагея уже повисла у него на шее. Где-то что-то хрустнуло. Вероятно, подал голос артрит (верный спутник пожилых докторов).
– Они живы! Какое счастье! – пролепетала Пелагея.
Ее переполняло облегчение.
И теперь ничто не мешало ей выйти из берегов.
Доктора уговорили остаться на ночь. То есть, уговаривала-то, конечно, Пелагея. Гедеон неподражаемо вошел в образ декоративной домашней статуи. Теора продолжала заниматься самоедством и с переменным успехом репетировала погребальный плач (хотя похороны вроде отменили).
Кекс с Пирогом сговорились притворяться обычными, ничем не примечательными псами и действовали строго по шаблону. Когда положено, лаяли, виляли хвостами и пускали слюни. А Обормот с важным видом тёрся о все доступные выпуклости, включая ноги светоча прогрессивной медицины.
Забравшись на чердак по лестнице из лунной пыли (да-да, под положенные восклицания непосвященных и в сопровождении скрипа отвисающих челюстей), Пелагея добыла для доктора подушку с одеялом. А потом вспомнила о Марте. Воспоминание отозвалось под сердцем тягучей болью.
Из-за отравления инцидент с похищением благополучно улетучился из памяти. А ведь бедняжка сейчас страдает где-то там в застенках. Кому и, главное, для чего понадобилось ее похищать?
Устроив доктора на полатях, Пелагея решительно подозвала Гедеона, собираясь его отчитать. Она была убеждена: ее усилия пошли прахом, потому что парень крепко усвоил наказ Селены, несмотря на отвлекающий чародейский манёвр.
– Прежде чем ты покинешь этот дом, – строго сказала Пелагея, – от тебя потребуется кое-какая помощь. – И глянула – всё равно что стрелой пронзила.
Брови Гедеона вопросительно поползли вверх.
– Я в чем-то провинился?
– А ты, смотрю, искусный притворщик. Скольких ты уже убил? Небось, исполнял распоряжения папаши, как верная собачонка.
Гедеон снова порылся в завалах воспоминаний и в который раз был готов поклясться: он понятия не имеет, о каком таком папаше рассуждает Пелагея. И вообще, когда это он кого убивал?!
Мелкие грешки за ним, бесспорно, числятся. Ну, было дело, таракана тапком придавил. Ну, умерла по вине Гедеона вера в чудеса. Вера, и без того хилая, принадлежала Марте. Она скончалась от тяжких увечий, воскресла и поменяла полярность, после того как трубочист без злого умысла вытер с лица сажу чистым сменным платьем этой склочной остроносой воблы.