– Ты нужна мне...
Во мраке проявились пунктиром серебрящиеся контуры лица. И лицо это, без сомнения, принадлежало Незримому. Только вот, по логике вещей, он не должен был смотреть так плотоядно. Его глаза всегда выглядели как глаза незрячего, затянутые мутной пеленой. А теперь вдруг две черничины на фоне желтоватых белков.
Выбив остатки храбрости, молотом на Пелагею обрушилась страшная догадка: дух Мерды был изгнан неправильно. Вместо того чтобы исчезнуть, он вселился в Эремиора. И теперь этот дух вздумал покуситься на ее персону.
В плотном, словно начиненном взрывчаткой воздухе вслед за лицом соткалась фигура. Ее очертания мерцали и подрагивали, как звёзды в ясную ветреную ночь.
– Дай мне частицу себя, – подавшись вперед, алчно заявил Эремиор. Влажная плеть сжала запястье до режущей боли. – Хочу свой прежний блистательный образ. Теора не видит меня в этом жалком подобии человеческого тела.
Его одежды скользили с отвратительным змеиным шорохом. Голос пересыпался песками пустынь.
Пелагея оторвала плеть свободной рукой и отскочила к камину. Уповать на здравомыслие, когда его кот наплакал, – верная гибель.
– Это может быть опасно! Помнишь, что случилось в прошлый раз?
– Дай мне свою энергию, – настаивал Эремиор. – Я знаю, что получу образ и не обращусь в земное существо. А даже если стану человеком... Всё равно камень на кольце Теоры не загорелся. Возможно, мы навсегда застрянем в средних мирах. Я не хочу ждать.
Предвестие катастрофы грянуло в голове пожарным колоколом, и Пелагея, не успев влезть в тапки, в одной ночной сорочке подхватилась бежать.
57. Дорогу весне!
Грохот при отступлении можно было сравнить с канонадой. Падали скамейки, опрокидывались стулья. С похоронным звоном окончил земное поприще прабабушкин чайный сервиз. И дело не в том, что Пелагея была неуклюжей. Основам гибкости (дабы не сшибать на своем пути всё подряд) следовало поучиться кое-кому другому.
– Далеко не убеж-жиш-ш-шь, – заботливо сообщили ей у порога. В распахнутую дверь ворвался морозный ночной воздух. Сверкнув в небе, ковш луны испуганно скрылся за тучей.
Пелагея приняла вызов и обернулась горлицей. Преследователь тоже сменил обличье, взмыв в небо чудовищной крылатой тварью с желтыми глазищами и крючковатым клювом.
Уже в полёте Пелагея засомневалась: «Что-то здесь не сходится. Трёх оборотов вокруг своей оси не сделала, а превратиться смогла. И Незримый... У них что, так принято – гоняться за кем ни попадя? Сон. Чистой воды сон».
Подумала – и с колотящимся сердцем стряхнула с себя липкую паутину дрёмы. По гостиной разлит мрак высшего сорта. А тишина – хоть бери да в банку впрок закатывай. Тикают часы. Пирог свистит носом. И никаких кровожадных теней поблизости. Хотя погодите-ка... Кто это там крадется в темноте кромешной? Неужто неопознанная потусторонняя нежить?!
– Стой, кто идёт?! – командным тоном осведомилась Пелагея. О! И голос на месте. Да какой звучный!
Потусторонняя нежить красться перестала и притворилась частью обстановки – этаким скульптурным сооружением в честь перворазрядных простофиль, пойманных на воровстве. На ней был колючий тёплый свитер до колена и толстые вязаные носки, потому что кое-кто наивный, до сих пор верящий в сказки наотрез отказался топить камин новогодней ночью. Ну как зашвырнет лесная дева подарки, а они возьмут да сгорят?
Пелагея отбросила край одеяла, нащупала ногами тапки и прошаркала к нежити, прихватив с собой набитую лузгой подушку в качестве щита.
– Кому в поздний час не спится? Кто все подарки присвоить решил?
Затеплив огарок свечи на латунном подсвечнике, она поднесла огонёк к нарушителю тишины и издала торжествующее: «Ага!».
Нарушительницей была Марта. И она не собиралась присваивать подарки. Ей бы до шкатулки добраться да лестницу из блестящей пыли организовать. А там до чердака рукой подать. Правда, Пелагею в план кражи блуждающих огней посвящать незачем. Как бы с наименьшими потерями выкрутиться?
– У меня, – Марта сглотнула слюну, – обострение лунатизма... В особо критические дни.
– И что за критические дни, позволь спросить? – Пелагея прямо-таки источала подозрительность.