– Ну, по большим праздникам, – ляпнула Марта. – Готовка, уборка, перегрузка...
– Ага. Перегрузка, значит. А ну, марш на печку, и чтоб до утра не высовывалась! – шепотом гаркнула Пелагея. – А то ходят тут, пугают, понимаешь.
В объятиях Вековечного Клёна наверняка было страх как уютно. Иначе Юлиана ни за какие коврижки не проспала бы день вручения подарков.
Лесная дева проявила недюжинную щедрость и понимание. Похоже, оценила старания (а точнее, страдания) Марты. На рассвете камин был битком набит коробками, а коробки – крест-накрест перевязаны цветными лентами.
Марта фыркала, твердила, что никакой лесной девы и в помине не существует, а подарки были заранее припасены. Поэтому ей досталась самая маленькая картонка с каким-то хилым, якобы очень полезным для пищеварения корешком.
Гедеон получил шуршащие утепленные штаны, Теора – диадему с каменьями. Впавшей в летаргию Юлиане, скорее всего, предназначался набор инструментов и запчастей, каких в городе не достать. Пелагея заполучила новенькую сковородку (ту, на которой жарились подношения для девы, безбожно спалили).
А Киприана с Эремиором обделили. То ли оттого, что они не совсем люди, то ли оттого, что ни в чем не нуждаются.
С тех пор утекло немало воды. Марта совершила еще несколько неудачных вылазок за шкатулкой. Гедеон исправно чистил дымоходы, величал Марту не иначе, как «остроносой воблой», и грызся с ней по любому незначительному поводу. Теора с Эремиором излучали безоблачное счастье и всё чаще оставались наедине. Судя по всему, в их жизни наконец-то наступила белая полоса. А Пелагея, что ни день, в обличии горлицы отправлялась на разведку в город.
Народные настроения оставляли желать лучшего. Терпение горожан давным-давно зачахло от истощения.
С высоты птичьего полета можно было наблюдать, как на разбитых черепичных крышах бараков прячутся мятежники в серых лохмотьях и передают друг другу какие-то замотанные в парусину свёртки. По вымощенным брусчаткой кривым улочкам к очагам восстаний неслись с оружием озверевшие жандармы. Слышались выстрелы и крики, откуда-то валил чёрный дым, воняло палёной резиной.
Как-то раз Пелагею едва не задело шальной пулей. Может, образ горлицы и безупречная маскировка с точки зрения шпионажа, но от случайностей никакая горлица не застрахована. Поэтому разведывательные полеты пришлось свернуть. К тому же оказалось, что есть дела и поважнее.
В воздухе запахло весной. Пелагея объявила, что ей срочно нужно уйти в себя, и неизведанными тропами сбежала в лес (Марта надеялась, не затем, чтобы вывести зверушек из спячки).
У Пирога с Кексом началась весенняя линька, у Теоры – весеннее обострение. Она вдруг поняла, что в ней дремал первопроходец, и вместе со своим покровителем отправилась исследовать места не столь отдаленные. А Пересвета настиг приступ весенней забывчивости. Он как-то упустил из виду, что поклялся не казать в дом носа, покуда не исчезнет трубочист. Ему позарез требовалась одна из библиотечных книг.
Громыхнув парадной дверью и сбросив тёплый бушлат, он по-свойски протопал в бурках на середину гостиной (нарочно грязи нанес, чтобы Марте было больше убирать), проскочил мимо контрастной парочки на диване. И вынужден был обернуться, чтобы остолбенеть от шока.
Юлиану сграбастало кошмарное лесное пугало (разве что лицом вполне благообразное), а ей хоть бы что. Но мало того что сграбастало, так еще и листьями обросло.
– Эй! – завопил Пересвет и, размахивая руками, кинулся в кухню. – Эй, люди добрые! Что у вас там за невидаль?
Остановился у занавески, как вкопанный, глянул на скучающего Гедеона, который сидел на скамейке в обнимку с ёршиком, и сам вмиг поскучнел.
– А, это ты, зараза лохматая? – буркнул Пересвет. – Прижился, значит? А где все?
Все были где угодно, только не дома. Пелагея так и не вернулась из лесу, Марта затеяла поход по дрова, Кекс и Пирог развернули подпольную деятельность в березовой рощице и увлеченно разрывали прошлогодние кротовые норы в размокшей земле. А Теору с ее второй тенью, как всегда, носило невесть где.
Поэтому когда Киприан вступил в пору цветения и, как все благовоспитанные клёны, покрылся мелкими жёлто-зелёными цветками, в немой сцене участвовали только Гедеон да Пересвет.