Зубастые, глазастые, с вертикальными зрачками цвета красной фасоли. Пиявки, грубо слепленные из эфира. Бурые штрихи, наподобие сведенных бровей, придавали их крошечным физиономиям поистине хищное выражение.
Марта дёрнулась, и огни учуяли выброс адреналина. Теперь они кружили, ритмично клацая зубами и вспыхивая, точно лампы проблесковых маячков.
Уж лучше сотня разъяренных Кексов с Пирогами, чем такая «радушная» компания.
Марту пробрал озноб, хотя пот лил с нее ручьями. Она вздрогнула, попятилась – и совершила роковую ошибку. Огни набросились на нее осиным роем. Забились в ноздри, хлынули потоками в уши, выжгли глаза и затопили бронхи удушливыми волнами жара. Дикая, безудержная жажда опалила горло, высушив его до саднящей корки.
Никто не видел, в какой чудовищной агонии корчится она на полу.
Никто, кроме нее, не чувствовал, как сгорают и заново рождаются из пламени внутренние органы. Ее ломало и корёжило, а в области солнечного сплетения пекло так, словно туда ложками навалили горчицы.
Марта не заснула вечным сном, как того опасалась Пелагея. Одеяла и подушки не погребли ее под собой.
Когда блуждающие огни перекроили ее тело и завладели разумом, оболочка Марты поднялась на ноги и, прожигая босыми ступнями дыры в наволочках с пододеяльниками, направилась к отверстому люку.
Тропинка увела Кекса, Пирога и Юлиану слишком далеко от дома. Она подсовывала им то живописный муравейник на краю оврага, то миниатюрный водопад среди камней, то поляну подснежников, где Юлиана строго-настрого запретила псам помечать территорию.
Запах они почуяли лишь спустя некоторое время. Откуда-то тянуло дымом. Да таким, что Кексу и Пирогу сразу стало ясно: не костёр палят. Горят чьи-то мечты о безоблачной жизни.
Юлиана как раз закончила любоваться проклюнувшимися на ольхе листочками, когда Пирог потянул ее зубами за юбку.
– Чуешь, гарью воняет? Как раз со стороны, где наш дом стоит.
– Так то Пелагея, наверное, мусор жжёт, – отмахнулась Юлиана, взглянув на столб дыма. – Или лесники по весне распоясались...
– А вот и не мусор, – встрял Кекс. – Да и лесники навряд ли. Пойти бы, посмотреть.
И тут Юлиане как-то нехорошо сделалось. Прокралась в грудь беспричинная тревога. А ноги сами повернули назад.
Тропа криво ложилась между деревьями и, как назло, виляла, удлиняя обратный путь. Приходилось то карабкаться по песчаным косогорам, то сбегать с холмов по выпуклым корням. А внутри нарастало и крепло скверное предчувствие. Словно прямо сейчас происходит что-то ужасное, неизбежное и горечь невосполнимой утраты вот-вот заплещется на языке.
Юлиана бежала несмотря на то, что ноги отзывались ноющей болью. Впереди с ушами по ветру мчались Кекс и Пирог. И сонные птицы на вершинах леса с недоумением наблюдали за ними.
По мере приближения к дому всё отчетливей становился запах гари и всё больше росла уверенность: это не лесники и никакой не мусор.
В жилах вскипал и взрывался протуберанцами неуправляемый страх.
А потом замаячил конёк крыши с вороньим глазом чердачного окна, показалась березовая рощица и местами обуглившиеся бревенчатые стены. Дым валил из всех отверстий, неудержимо полыхало пламя.
Оступившись, Юлиана, как подкошенная, упала на подстилку из сосновых иголок, содрала кожу на ладонях, ударилась коленом о камень.
Она до последнего отказывалась верить, но беспощадная реальность предоставила факты, от которых было не откреститься: горел дом. Ее пристанище и кров ее друзей.
Сердце вдруг потяжелело, как чужое, будто его прикололи кнопкой к изнанке груди. Кнопка отскочила – и сердце провалилось в пропасть. Киприан! Что если он там, внутри? Что если он...
Нет, о таком даже думать нельзя. Этого просто не может быть.
Стиснув кулаки, она побежала к забору. Толкнула калитку, и та распахнулась с пронзительным скрипом.
«Я ведь могу повелевать мёртвым деревом!» – промелькнула обнадеживающая мысль.
Дом дохнул на Юлиану невозможным жаром. Опалил спадающие на лоб пряди.