Всколыхнулась слабая надежда: может, он всё-таки выжил? Кота же пламя не коснулось, он разве что стал чуть чернее. Но ведь он необычный кот! Марта вышла из огня живой, но у нее явно прибавилось сил и помутился рассудок. Иначе зачем бы ей высаживать дверь? С ней наверняка произошло нечто сверхъестественное – иначе было не спастись.
Мысли теснились, встревали без очереди, затапливая разум. И Юлиана не думала им сопротивляться.
Паника подступила комом к горлу, а в голову бесцеремонно заплыла чья-то яхта и принялась яростно хлопать парусами, словно очутилась прямо против ветра.
Сердце сделалось камнем, и этот камень бесконечно падал в морскую пучину, в самую глубокую впадину, какая только существует на свете.
Разве Киприан, умерев, уже не должен был воскреснуть?
Нет, он не придет. Не утешит, когда будет горько. Не улыбнется своей беззаботной, сводящей с ума улыбкой.
Неужели бессмертие даровано Юлиане затем, чтобы мучиться на протяжении всей вечности? Мучиться, вспоминая танец на площади под дождем, снежные баталии, сладостные «эксперименты» и трепетные объятия, в которых любая боль исчезала, словно надоедливый мираж.
«У нас и правда всё не как у людей. Но это не отменяет возможности единения душ», – говорит он и наклоняется, чтобы ее поцеловать.
Подходит, ложится рядом, пока она чинит летучую кровать.
"А что если так?"
Рыжие волосы завиваются в веселые спирали. Хочется утопить в его шевелюре пальцы, прижаться к нему всем телом и никуда не отпускать. А пахнет от него солнцем, дикими ветрами с вересковых пустошей и еще чем-то неуловимым, столь же прекрасным, как небесная лазурь...
Ах, ну почему сейчас? Почему картины из прошлого встают перед глазами именно сейчас, когда мир рушится и расползается, как песчаный замок во время прилива?
Юлиана прислонилась к печи и тяжко осела на пол, пряча лицо за рукавами холщовой куртки.
Он столько всего показал ей, столькому научил. А она вела себя, точно избалованный капризный ребенок, не ценила его заботы и ничего не дала взамен.
Юлиана рыдала, уже не таясь. Не перед кем было сдерживаться. Кекс и Пирог, тонко поскуливая, лизали ее руки. Как тут еще утешить?
Слёзы лились неиссякаемым потоком, выворачивалась наизнанку душа.
Нет, он не мог умереть. Вот сейчас Киприан спустится, погладит ее по голове и скажет, что все страшное позади...
Она просидела без движения час. Сердце замирало от малейшего шороха. Но никто так и не спустился. Оттолкнув Кекса и Пирога, которые задремали у ее ног, Юлиана бросилась на крыльцо. Прочь из этого дома! К природе, к деревьям. Они помогут, утолят печаль, не дадут навеки сгинуть в пучине беспросветного отчаяния.
***
– Если это и есть междумирье, здесь довольно мило, – хихикнул Пересвет. – Жаль, наша ворчунья-Марта не видит.
Излучая нездоровый оптимизм, он прошелся по радуге, которая мостом перекинулась через холмы, уселся там, где на радугу падал солнечный луч, и вынул из-за уха карандаш – набросать заметки о дивном пограничье.
Киприан взял на себя смелость озвучить мысль, которая волновала остальных:
– Марта не бросила бы нас, не найдись для этого повод. Уверен, она невредима.
В таких вопросах он полагался на чутьё. А чутьё еще никогда его не подводило.
Приставив ладонь козырьком к глазам, Киприан являл собой саму безмятежность. Перед ним простирался пейзаж, где на славу поработал художник с полным отсутствием эстетического вкуса. Вразброс наляпаны крупными мазками фиолетовые горы, циановое озерцо, ярко-зеленые луга с грубо понатыканными красными точками маков. В синем небе (ну очень синем) загогулинами зависли облака.
Пелагея заторможенно озиралась и никак не могла взять в толк, куда это ее занесло. Черные глазищи кота и провал в шкафу Амелии заставили свыкнуться с мыслью, что на пограничье царят мрак и пустота. К тому же, ей было страх как неуютно в месте, где нельзя без последствий что-нибудь учудить.
Покончив с заметками о дивном новом мире, Пересвет вспомнил, что есть еще книга, которую срочно надо завершить. И тут хозяин междумирья (если таковой имелся) задумал сотворить пакость и немного пошалить.