Не успела Пелагея оторваться от изучения следов, как ей навстречу по ступенькам слетел взмыленный Пересвет. По его виду было похоже, что он то ли убегал от кого, то ли, наоборот, гонялся, забыв обо всем на свете.
– Крушитель! – вскричал он и бросил кепку-восьмиклинку в клумбу, разбитую под маргаритки. – Толстый увалень! Рукопись мою уничтожил!
Потом он долго, не мигая, глядел на Пелагею и в итоге выдал:
– О! А ты жива! Что было-то?
Пелагея ничего объяснять не стала. Всё равно не поймет. Просто указала взглядом на Эремиора. Преобразился он до невозможности. Точь-в-точь ангел, спустившийся с небес, невозмутимый и собранный, готовый по первому зову примчаться к новой хозяйке.
Пелагее слово «хозяйка» как-то резко разонравилось, а Эремиор едва ли мог сойти за верную собачонку на поводке. На весу он держал свою возлюбленную. Судя по выражению лица, бывшую возлюбленную. Впечатление создавалось такое, словно у него на руках не Теора, а какой-нибудь закоренелый пропойца, от которого за версту разит перегаром и которого слезно попросили доставить домой.
Пересвет Эремиора, конечно же, не узнал. Это вам не графитовое изваяние в неверном свете коптилки. Ни дать ни взять блистательный паладин при благородной даме. Что именно требуется «благородной даме», парень сразу сообразил. И ринулся в сени. Спустя некоторое время он выволок гамак – на удивление целый. Огонь к нему даже не притронулся.
– Винтовую лестницу перекрасить придется, – доложил Пересвет, завязывая узел на стволе. – Да несколько ступенек поменять.
Пелагея только отмахнулась.
Когда гамак общими усилиями закачался на легком ветерке, туда уложили Теору, накрыв ее курткой Пересвета.
А Пелагея уселась на пенёк и, подперев кулаком подбородок, впала в прострацию. Мысли ей в голову приходили, каких прежде думать не доводилось.
«Эремиор, ты что, в самом деле, сухарь бесчувственный? Куда делся твой внутренний стержень? Где ты, в конце концов, посеял свои жизненные ориентиры? Не может же быть, чтобы ты взял и вот так запросто разлюбил Теору? Нет. Наверняка ты мастерски прячешь свои чувства. Но зачем? Какой закон запрещает любить?»
За размышлениями Пелагея не заметила, как Эремиор пристроился позади нее. Дитя эфира, чтоб его!
– Меня больше спасать не надо. Уйди, а? – миролюбиво, насколько это было возможно, попросила она.
– На пять шагов. Дальше нельзя, – отозвался Незримый. Убрал сияющие волосы в хвост, расправил полы сияющих одежд и увеличил дистанцию до вышеозначенных пределов.
Пелагея испустила вздох умирающего. Она-то привыкла к одиночеству. Для нее телохранитель тот еще балласт. И ведь не отвяжется.
Правила у него. Против правил не попрёшь.
Или, может, попытаться?
***
– Да говорю же, там кто-то есть! – раздался в коридоре громкий шепот. – Сходи, проверь.
– Можете меня уволить, госпожа, – прошипели в ответ, – но проверять я не стану. У меня трое детей по лавкам сидят. Им нужна живая мать!
– Ах ты, трусиха! – в сердцах топнула ножкой Амелия. – Всё самой!
И настороженно приоткрыла дверь.
В комнате для гостей трясся и подпрыгивал тот самый шкаф.
– Ну же, не шали. Хороший мальчик… А не то я тебя лаком покрою.
«Хороший мальчик» увещеванию внял: он подпрыгнул в последний раз и зловеще замер. Изнутри что-то со скрежетом повернулось в замке.
Выбравшись из колючего лабиринта, Киприан отодрал прилипший к плащу репейник и оглянулся: последний рубеж пройден. Но куда завела его дорожка любви? Неужели в тупик?
Он уже и забыл, что собирался вырвать Пелагею из лап смерти. Теперь задача представлялась непосильной. Первым делом следовало найти выход из заколдованного круга.
Со стороны тупика во мраке что-то блеснуло. А потом опять и опять. Лучик надежды? Держи карман шире! Или, как бы сказала Юлиана, долой сентиментальную ересь.