– Совести у нее нет, – бормотал Пересвет, приближаясь к Сезерскому тракту под мелким противным дождиком. По обочинам светили и моргали на ветру тщедушные фонари. Лаяли бездомные собаки. – На любое вероломство способна. Лишь бы прибыль получить.
Он переступил травяной бугорок и зашлепал по грязи, ничего не замечая и продолжая бубнить. Вздрогнул, только когда его колен коснулось грубое полотнище. Полотнище развевалось, как парус, и его обладателю не было до Пересвета никакого дела. Он – вернее, она – высматривала неприкаянную жертву: школьника лет двенадцати.
В темноте было не разглядеть, но школьник шел навстречу с расстегнутым ранцем, и на его щеке красовалась здоровенная шишка. Подрался на перемене, с кем не бывает? Но его отчитали: сперва учителя, затем родители. А отец еще и ремня всыпал. В общем, настроение у школьника было такое же прескверное, как и погода. Вот только зачем его на тракт потянуло? Неужто не знает, кто караулит дорогу с наступлением темноты?
«Включай голову», – сказал себе Пересвет. Он вздрогнул снова: Мерда зашевелилась и, скользя, направилась к жертве. Медленно, плавно, точно вместо ног у нее два колеса. Пересвета для Мерды словно не существовало.
«Весьма кстати», – сказал он себе и приготовился работать головой. А как именно, «поглотительница умов» прочувствовала на собственной шкуре всего через пару мгновений.
Ее толкнули в спину – причем так сильно, что она поскользнулась и упала носом в грязь. Если, конечно, у нее был нос. Школьник, который до сих пор брёл, словно в полусне, вдруг подскочил, развернулся и дал дёру. Пересвет потёр шишку на лбу и тоже решил не задерживаться. Прыжок, другой – и он под защитой леса. Едва ли Мерда сможет его догнать, после такого-то позорного поражения.
У Пелагеи, еще с порога, он унюхал запах румяных блинчиков, разулся и поспешил к столу. Увидав его, мокрого, грязного, рядом с выстиранной да отутюженной скатертью, Пелагея выдвинула ультиматум: либо Пересвет сию же минуту отправляется в ванную, либо не видать ему блинчиков, как своих ушей.
Сидя по шею в родниковой воде, согретой на горячих камнях, он еще раз согласился сам с собой: когда тебя потчуют блинчиками, разрешают и даже настаивают на целительном купании, отдают в твоё распоряжение целую библиотеку вместе с подушкой и одеялом, ты просто не имеешь права на предательство.
***
– На вашем пути стоит изменник, – вещал Яровед, напустив на себя важность с таинственностью. – У изменника толстая сума, перстень на мизинце и два больших рубина за холстом в раме.
– Точно! Муженек мой! Как вы верно описали! – Женщина, которой старик гадал по маленькой, изящной ручке, сжала эту ручку в кулак и стукнула кулаком по столу.
Последовавший за сим всплеск праведного негодования потонул в гомоне прокуренного кабака. Там, как всегда, налегали на пиво, резались в карты и обсуждали последние сплетни. Пару раз проскочило имя Грандиоза, который, судя по недавней статье, зачем-то наведывался в лес. Упоминали Пелагею – опасливо, с неприязнью.
Хоть Пересвет и выкрутился, хоть и сумел обойти препятствие, воздвигнутое Василисой, статья произвела эффект. Однако далеко не такой, на какой он рассчитывал. Люди издавна дичились тех, кто живет особняком. Наделяли их всевозможными пороками. Винили в любых несчастьях. Стоило где-нибудь проскочить даже крохотной искре, как тотчас вспыхивал пожар. И уж тогда одними пересудами не ограничивались. Спускали на отшельника всех собак.
– А с кем муж мне изменяет? – спросила женщина.
Яровед зажмурил дальнозоркие глаза, наморщил лоб и притворился, будто усиленно ищет ответ в центре мироздания.
– С Пелагеей! – наконец выдал он. И хоть бы посовестился. Но нет. Его лицо, похожее на потрескавшуюся глину, выражало едкую доброжелательность. Если бы он знал, что у Пелагеи сейчас живет его внучка, его бы, наверное, перекосило. Но «центр мироздания» ни о чем подобном не сообщал.
Получив за хиромантию щедрое вознаграждение, Яровед перебрался за соседний столик, чтобы погадать следующему посетителю на кофейной гуще. И только он приступил к изучению чашки, как дверь в кабак с грохотом распахнулась. Взволнованно тренькнул колокольчик, и внутрь вломились три здоровяка. Мускулистые, с красными мясистыми лицами и недобрым взглядом. Они заметили Яроведа и направились прямиком к нему. Дед даже юркнуть под стол не успел. Его схватили под руки и поволокли к выходу.