Благодаря моему другу и однокласснику Юрке Лофичевскому дефицит букв был ликвидирован, и на тумбочке вырос макет многоэтажного панельного дома, сложенный из разноцветных томиков книг. В отличие от настоящего, в моем доме нумерация этажей начиналась сверху. Первые три этажа я преодолел очень скоро. Позвонил Юрке и сделал ему выговор, потому что, как мне показалось, он схалтурил и подсунул мне слишком старинный дом, в котором сквозил запах нафталина, а оконца были тусклыми и чересчур маленькими. Юрка хитер — он напомнил мне о списке, который нам выдали в школе вместе с дневником, когда были выставлены оценки за год. Да, мой друг прав — с учителями не поспоришь. Список необходимо одолеть, тем более что он не такой уж и длинный. Даже не знаю, как и продолжать. Ох, и достанется же мне от учителей-литераторов. Не видать мне пятерок по их предмету. Может, пока не поздно, остановиться? Но даже если остановлюсь, куда девать свое мнение? Знаю я вас, взрослых. Чего доброго, от вас можно и гадость услышать. Типа, засунь свое мнение… куда подальше. В общем, будь что будет. Негоже останавливаться на полпути.
Первый этаж моего книжного домика назывался «Детские годы Багрова-внука», его построил русский писатель Аксаков. Сережа Багров — его юный герой — начал понимать, что взрослые, окружающие его люди, не всегда и не во всем ведут себя искренне. Ну а чему тут удивляться? Любой нормальный человек, взрослея, начинает соображать, что почем. Но уж слишком уютные отношения с окружающим миром у Сережки. Может быть, я еще не дорос до глубокомысленных выводов или не очень внимательно читал, но мне кажется, что взрослые перегибают палку, когда называют мой первый этаж высочайшим художественным достижением русской литературы. Товарищи учителя! Ради бога, простите меня. Мне еще учиться в школе пять лет, возможно, мое мнение изменится. А пока давайте поверим Мишелю Монтеню. Впрочем, Аксаков тоже сомневался, говоря во вступлении: «Я и сам не знаю, можно ли верить всему тому, что сохранила моя память?»
Второй этаж — дело рук Льва Толстого «Детство». Его Николенька тоже мальчишка неплохой. Но, признаюсь, и на втором этаже мне было скучно. Мне показалось, что детство Николеньки, как и Сереги Багрова, все-таки не «золотая» пора их жизни, а всего лишь слегка позолоченная.
Третий этаж в моем доме был сооружен писателем Гариным-Михайловским и назывался «Детство Темы». Вот здесь, на мой взгляд, строителю удалось заглянуть в душу Темы. Во всяком случае, на этом этаже мне было не так скучно.
Четвертый этаж оказался куда привлекательнее, хотя и на порядок занудистее. Детства там мало, но оно и лучше. Я насытился им на первых трех этажах. Так вот, на дверях следующего этажа висела табличка литературного строителя Набокова «Защита Лужина». Дойдя до последней ступеньки этого пролета, я, конечно, расстроился. Однако разочарования не испытал и ринулся на пятый этаж.
Здесь архитектор Санаев приготовил мне необычный интерьер под названием «Похороните меня за плинтусом». Я бы этот этаж отдал под психиатрическую больницу. Бедный Саша Савельев! С какими дураками пришлось ему жить! Кошмар! Интересно, что бы сказали Аксаков и Толстой после прочтения этой книги?
По шестому этажу я бродил долго-долго. Исходил его вдоль и поперек. Дойдя до последней ступеньки, я вернулся назад, снова прошел весь путь и решил пока на седьмой этаж не соваться. Шестой этаж принадлежал Сэлинджеру и назывался «Над пропастью во ржи».
После того, как я прочитал пятую и шестую книги, мысль о том, что «двух совершенно одинаковых мнений невозможно обнаружить», меня стала поедать поедом. Книги хорошие, удивительные книги, однако и в них что-то меня насторожило. Сначала я думал, что просто еще не дорос до глубинного понимания (такую заумную фразу я не сам придумал, так говорит Оксана Петровна, моя «классная» — учительница литературы) подобных произведений. Перечитал снова. Нет, хоть убей, что-то не то. Неужели я такой тупой? Жутко интересно. Потрясающе. Но…
Сейчас в меня полетят камни, найдутся и те, кто обзовет меня придурком и недоучкой или демагогом-максималистом (такое уже было, и не раз), но я (только не просите никаких объяснений, я все равно не смогу объяснить) почувствовал какую-то нарочитость в словах мальчиков, жителей этих двух, освоенных мною, последних этажей. Меня гложет какая-то мысль о несоответствии чего-то чему-то. Словно при изобилии праздничного стола присутствует неуместный запах заплесневелого хлеба. Я никак не мог сообразить, что же меня тревожит, что не дает покоя. Я разрывался между содержанием книг и их вкусом. Может быть, мое сравнение покажется вам примитивным, но у меня было ощущение, что я ем какой-то пересоленный деликатес или, напротив, — недосоленный, в зависимости от чтения той или иной главы.