Думал же он о другом. Сегодня, при встрече, между ними опять пробежала черная… Так похожая на ту, что у него дома.
— Твоя сегодня дома ночевала? — хмуро спросил наконец Шатунов.
Галайба выдохнул с облегчением:
— Дома. — Поднял голову и посмотрел в лицо Шатунову.
Тот понял: не врет.
Каждый из них когда-то давно переспал с женой другого. Но сколько раз?.. Странно, этот вопрос продолжал доводить обоих до белого каления в иную горячую минуту. Именно сколько, а не сам факт. Сам факт давно не волновал. В их кругу такое водилось. Не мудрено, когда у каждого в свое время перебывало столько чужих жен и ресторанных шлюшек. Так чего ж, казалось бы?.. Но вот поди ж ты. Опять этот глупый, тягостный для обоих разговор.
— Плюнь. Вернется, — уже спокойно продолжал Галайба. — В первый раз, что ли? Опять, наверно, с Волубовской закатились к молокососам.
— Может, — остывая, произнес Шатунов.
— Не понимаю, какого им рожна в них, — уверенно вел Галайба, словно свой «Судзуки». — Ни вида, ни профита. Сидят захребетниками на родительских шеях. Полтинник в кармане, а гонору, как у лорда. И в постели… бойцы, что ли? Лечь не успел, как распаялся…
Галайба и сам не замечал, что перегибает палку. Переводя так стрелки, думал он о том, как нашел Шатунов свою Тамарку. Нашел, как водится, на стороне. В чистом поле. Понятное дело, почище искал. И нашел. Но по привычке попер нахрапом, без сантиментов. Думал, так, эпизод, трали-вали… Да не тут-то. Вошла она в него занозой. Не ожидал он такого оборота. А она, когда разобралась что к чему, какой лещ на крючке, начала отыгрываться. Нещадно. Так что нечего теперь с больной на здоровую…
Галайба стоял, опершись кулаками о стол, опустив на грудь тяжелую подкову подбородка. Короткая шея, словно четырехгранник, торс — атлета. Все это не только от мамы с папой: физическая накачка была видна. Чем только не занимался он в недавнем прошлом. От культуризма до каратэ и кун-фу — этот неудавшийся журналист, позднее мечтавший стать каскадером, а ставший тем, чем стал. Из постоянного тренинга он вынес и дешевенькую привычку следить за собой как бы со стороны: насколько мужественным и сильным выглядит он в глазах окружающих. Вид-то был впечатляющий. Да вот только не было той кошачьей мягкости, какая была у Шатунова. Той реакции не было. Ее не сразу-то и разглядишь. В контактной драке только. Да что там… Взять их руки. У него, у Галайбы, они мускулистые, перевитые тросами вен. Такими кочергу в узел завязывать. Но вот начнут другой раз крушить кирпич ребрами ладоней, и тут становится ясно что почем; чего стоит узкая ладонь бывшего технаря-итээровца Шатунова. С виду не подумаешь. Особенно, если эта ладонь с вытянутыми пальцами выстрелит. Нет, о чем-то подумать, может, и успеешь. Что-то придет в голову, когда глянешь в глаза Шатунова. Широко расставленные по обе стороны узкого переносья, начинающегося где-то на лбу, у самых сросшихся бровей, ровного, словно отчеркнутого скальпелем по линейке. Когда глянешь в эти глубокие глазницы, похожие на совиные кратеры, на дне которых светлые немигающие зрачки, в них только и успеешь прочесть: «Всё!» Если успеешь… И никаких следов волнения на бледном вытянутом лице. Только припухлости побелевших ноздрей затрепещут хищно, как раздувшиеся змеиные капюшоны…
Сейчас Галайба с удовлетворением отметил боковым зрением, как ноздри Шатунова дернулись несколько раз и — опали. Только теперь до него дошло, что он перегнул палку, но что, похоже, все обошлось. «Может, сыграем?» — предложил он, расставляя фигуры. Сказал так, без всякой надежды хоть этим отвлечь Шатунова. Собственно, какая игра днем? Да и вообще они все реже играют между собой. Ну, так, вечером. Трехминутный блиц для прочистки мозгов, в самый разгар работы. И то — разок в две недели. Раньше-то частенько игрывали. Под интерес, конечно; насухую — не водилось. В минуты, когда всё вокруг стремительно вертелось, а в карманах шуршало всё гуще. Играли на «вареные раки», «сирень», «патину», а то и на «песочные». И удальство было не в том, чтобы на скоростях выиграть полусотенную, а уж если проиграть, то тут же ее и вернуть. Не за доской. Ох, и повертеться надо тогда вокруг шумных веселых столов…
Был еще один вариант игры. Совсем редкий. Дневной. Когда скука смертная. Или со срыва — тяжкого похмелья. Тогда пот высыхал на закаменевших лицах, а нижние веки мешками оттягивало, как у летчиков-реактивщиков на виражах. Деньги-то что… Как приходили, так и уходили. Уходили то все же, ох, как легко! А приходили?.. Погоняйся-ка за ними. Тут и ухо востро держать надо, и силенку в форме. И потеть. Много потеть. К концу смены чувствуешь себя уже загнанной лошадью. Тут волей-неволей подстегнешь себя глотком адовой смеси. А не то — трехминутный блиц на «сирень» или «патину» под гремящую музыку, под низкий хрипящий голос Наташки Волубовской, и — можно дальше. До упора…