Сейчас же он, несмотря на свою неудобную позу, попытался уснуть, ведь ехать надо было еще минимум полдня.
Через некоторое время ему это удалось.
***
Дедушка Гервина радовался тому, что у него появился омега, как дитя.
Он был смешным сухощавым стариком с белоснежными волосами, которые торчали в разные стороны, будто пух, а его глаза были точь-в-точь глазами внука — синие, как незабудки в поле…
Гервин вообще был похож больше на него, чем на своих отцов.
Вместо ошейника дедушка носил красный плетеный шнурок, который говорил о том, что он состоит на балансе у государства как омега, потерявший хозяина — но, разумеется, этот знак был чисто формальным.
В таком возрасте нареченных уже не ищут.
Ровно так же, как не ищут их маленьким детям и слабоумным, если их, вопреки букве закона, попытались сделать омегами, хотя красный шнурок и тем, и другим тоже полагался.
Похоронив мужа несколько лет назад, он доживал свои последние деньки, выращивая цветы в саду и воспитывая Гервина.
Даже несмотря на то, что внук учился очень далеко от дома, дед все равно, освоив оракул, регулярно связывался с ним и присылал банковские переводы.
И вот теперь старичок ждал на летние каникулы не только его, но и Люмиуса, который очень волновался перед первой встречей вживую.
И первыми словами, которые он услышал от деда, оказались:
— Гервин, где ты только откопал такое сокровище?
***
Люмиус до сих пор не мог привыкнуть к тому, что при каждом шаге по его ногам не хлопает дурацкая тяжелая мантия.
Его пальцы были заляпаны зеленым соком и пахли травой.
— Люююм… — раздался позади голос Гервина.
— Чего? — выпрямившись, он утер пот со лба тыльной стороной ладони.
— Хватит уже! Зачем ты это делаешь?
— Хочу, и все! — он пошел обратно на поляну с охапкой цветов в руках. — Когда еще мне этим заниматься?
Плюхнувшись на расстеленное покрывало, Люм разложил “добычу” перед собой и принялся плести венок.
Каким бы Гервину ни казалось это занятие странным и глупым, он, тяжело вздохнув, перестал спорить.
По правде говоря, эта прогулка в лесной роще была лишь предлогом для серьезного разговора, который омеге хотелось начать уже давно.
— Гервин…
Его руки работали сами собой, в то время как голова была занята совсем другим.
— Что?
— Почему ты никогда не говоришь о своих родителях?
Он попытался казаться спокойным, и у него почти получилось.
Но Люмиус все равно заметил мимолетный испуг в его взгляде.
— Я знаю, что твой альфа-дедушка умер, что заботится о тебе дедушка-омега… А твоих отцов как будто в природе нет и не было! Ты всегда избегаешь говорить о них — надо признать, что получается у тебя это хорошо… Кто они, Гервин, где они? Я, все-таки, не последний для тебя человек, мне хотелось бы знать правду…
Его слова словно были для альфы ударом — но он выдержал их достойно, почти не изменившись в лице.
— Эээх… — сдвинув очки на макушку, Гервин закрыл лицо руками. — Я знаю, что это ужасно, но мне стыдно называть их своими родителями! Не удивлюсь, если, узнав о них, ты тут же попросишь вольную…
Люмиус выронил готовую часть венка.
— Что же они такого могли сделать, чтобы я захотел уйти от тебя?
— Да ничего особенного, — ботаник горько усмехнулся. — Просто они были очень веселыми людьми…
Ветер, гуляющий в густых кронах деревьев, будто шептал что-то.
Сняв очки совсем, Гервин начал рассказ, смотря куда-то вдаль.
— Дед говорит, что они были хорошими когда-то — просто очень любили тусовки… Два студента художественного колледжа, связали себя ритуалом через месяц знакомства, денег у моих дедушек хватало на хорошую жизнь — и они пошли вразнос! Вечеринки, пьянки… Когда дедушки начали проявлять недовольство, их посылали куда подальше, они воровали деньги и вещи, их исключили из колледжа — и в конце концов у старшего поколения кончилось терпение, они выставили их за дверь… Через год после этого родился я, — он развел руками, будто говоря о каком-то нелепом совпадении. — Дедушки узнали, что я вообще существую, через каких-то знакомых, и сразу же пошли искать моих родителей… Они были пьяны в хлам, спали вповалку с десятком алкоголиков, пока я заходился криком от голода! Деды говорили, что я был покрыт синяками еще в колыбели, они могли спокойно оставить меня одного и уйти на гулянку — чудо, что я вообще выжил… Конечно, дедушки забрали меня сразу же — никто даже не проснулся! Я спокойно прожил с ними до пяти лет, а потом…
Гервина вдруг начало трясти.
— Что было потом? — поторопил его Люмиус.
— Потом они вспомнили, что у них есть ребенок, — он снова спрятал лицо в ладонях. — Это было ужасно! Страшные, вонючие животные с выбитыми зубами… Они пытались забрать меня силой, дежурили у дома, не давали нам прохода… Я всегда начинал плакать, стоило им появиться поблизости, а полиция не могла ничего сделать — их арестовывали на несколько суток и выпускали, и они всегда возвращались! Всегда…
— А что с ними теперь?
— Альфа-папа сидит — переспал по пьяни с чужим нареченным, не знаю даже, где он, и жив ли вообще… да и все равно, если честно! Папу-омегу же зарезали в драке за бутылку, когда мне было восемь…
Они долго молчали — Люмиус переваривал услышанное, машинально доделывая венок, Гервин же — пытаясь совладать с призраками прошлого, что стояли перед его глазами.
— Ты не виноват в том, что творили они, — в конце концов заявил Люм, надевая свое творение на голову соседа. — Никоим образом!
— Я… я просто боялся, что ты больше не захочешь иметь со мной дел… Я ведь их сын! Я всю жизнь стараюсь не быть таким, как они, но они — часть меня, и я ничего не могу с этим поделать…
— Мне все равно, кто они! Мне важно — кто ты…
— Ты любишь меня?
Этот вопрос прозвучал так по-детски воодушевленно, что Люмиус даже засмеялся.
— Ты ведь знаешь, что я предпочитаю не использовать это слово, но, если тебе так будет понятнее… — он погладил Гервина по щеке пальцами, разукрашенными зеленью. — Любовь, не любовь — какая разница, как это называть? Главное ведь — то, как мы себя чувствуем рядом друг с другом… Правильно?
Гервин, улыбнувшись, молча кивнул в ответ — и, перехватив руку Люма, поцеловал его запястье.
***
Душное утро пробралось в комнату.
Воздух на чердаке был горячим и спертым, и в лучах света вились столбы пыли.
Со ската крыши свисала лампочка на одиноком проводе.
На соседнем дворе кукарекал петух.
Постельное белье на кровати было смято едва ли не до состояния кома, и во всей своей спящей непристойности на ней раскинулись двое.
Любой, кто сейчас поднялся бы на чердак, увидел бы то, что не должен был видеть.
Опухшие губы, следы от царапин на спинах, голая нога Гервина, закинутая на Люмиуса — ночь удалась на славу!
Люм проснулся первым от не самого приятного ощущения.
К нему прилипла простыня.
Чем больше пробуждался мозг, тем страннее чувствовал себя его обладатель.
Хотелось рвать и метать. Рычать, стонать… умолять и просить только об одном!
Под ним расплылось мокрое пятно, а внутреннюю часть бедер покрывала какая-то прозрачная субстанция.
Увидев это, Люмиус застыл, как громом пораженный.
А затем, громко хохоча и вытирая одной рукой слезы на глазах, принялся расталкивать Гервина…
У него получилось.
Он наконец-то стал омегой!