Жилетка пахла сырой шерстью.
Люмиус решил особо не заморачиваться и вынес ее в коридор, где бросил в одеждопровод — пускай в прачечной разбираются!
С брюками пришлось куда сложнее — потому что, снимая их, приходилось смотреть на не самые целомудренные части тела Гервина…
— Это уже в прачечную не сдашь! Ну ладно, я по дружбе постираю, но гладить будешь сам, понял?
— Холодно… — не расстегивая рубашку, ботаник снял ее через голову и отбросил куда подальше. — Все еще холодно… Люм, согрей меня…
Люмиус замер, что-то напряженно обдумывая.
Наконец, на его лице появилась едва заметная хитрая улыбка.
Забытые брюки с тихим шелестом упали на пол.
— Да…
Комментарий к
Когда валяешься дома больной, только и остается, что писать, писать и писать…
========== Часть 5 ==========
— Что тебе нужно?
В клубах фиолетового дыма лицо отца казалось еще грознее, чем оно было в жизни.
— Я тоже рад тебя видеть, папа, — заправив пряди волос за уши, Люмиус наклонился поближе к оракулу. — Можешь принести сюда Мава?
— Что за слащавость, альфа ты или нет? — кустистые седые брови мужчины сошлись на переносице. — Маврелий, говори полностью — Маврелий! И нет, я не могу его принести, он уже спит!
— Вот как? Слава богу, твоя шлюха наконец научилась его укачивать!
Наверное, происходи этот разговор с глазу на глаз, отец точно его бы ударил.
— Люмиус, если ты сделал вызов только для того, чтобы в очередной раз полить грязью Таюза, то я на это тратить время не собираюсь… Пообщаемся в другой раз!
И связь прервалась.
В такие моменты Люм ненавидел его — точнее, ненавидел сильнее, чем обычно.
Холостой альфа, растящий ребенка в одиночку, запросто может подать заявку в соответствующий фонд, чтобы ему подыскали хорошего омегу, по той или иной причине оставшегося без хозяина — так нет же, надо было привести в дом ЭТО!
Неужели не нашлось бы лучшего выбора, чем потаскуха-призрак из южных регионов, к тому же, ненамного старше Люмиуса?
Спору нет, Таюз был красив — смуглый, гибкий и кудрявый юноша с бездонными глазами и мягким тропическим акцентом — но, увы, больше он в жизни похвастаться ничем не мог!
А еще он везде разбрасывал свои вещи, курил вонючие сигарки из мундштука, жеманно хихикал на самые несмешные реплики в свой адрес, и от него постоянно несло приторными благовониями…
У Люмиуса начинала болеть голова от одного только его присутствия.
Но отец и не спрашивал, что он думает по этому поводу.
Вскоре после обряда очищения Таюз забеременел и родил — так у Люмиуса появился младший брат.
И все было бы замечательно, кроме одного большущего “но”…
Получив ошейник, южанин по какой-то причине продолжал вести образ жизни призрака, заглядывая в детскую на пять минут в день и, похоже, считая это совершенно нормальным.
Для отца же всегда было ниже его достоинства возиться с младенцами — и так брат Люмиуса стал для него сыном.
Ему приходилось постоянно прогуливать школу, чтобы присматривать за Мавом, и даже когда приходилось посещать занятия, только чтобы показать, что он все еще жив, его не оставляла тревога, доходящая до паники — он действительно боялся оставить ребенка рядом с родным омега-отцом!
Никто лучше него брата не накормит, не искупает и не укачает — в этом Люм убедился быстро. Хотя бы потому, что всем остальным было глубоко плевать.
Но, само собой, долго так продолжаться не могло.
Через несколько месяцев, взвыв от бессонных ночей и рухнувшей в никуда успеваемости, парень поставил отцу ультиматум: или тот жестко ставит на место зарвавшегося Таюза, чтобы он наконец начал вести себя как родитель, или Люмиус окончательно бросает школу и посвящает всю свою жизнь Маврелию.
— Ты что, омега — в памперсах копаться? — спросил отец.
Он проигнорировал первое предложение.
Проигнорировал и тот факт, что Люмиус последнее время только и делал, что “копался в памперсах”…
— А если даже и да, то что?
Этот дерзкий ответ стоил Люмиусу сколотого зуба, который потом пришлось лечить у стоматолога.
А еще — его первым рейсом отправили в эту дурацкую школу, чтобы не мешал отцу наслаждаться прелестями южного красавца, игнорируя весь остальной мир.
Как может это вертлявое ничтожество занять место…
Как всегда, при мысли об этом, к горлу парня подкатил комок.
Его омега-папа вовсе не был молодым и горячим, как Таюз, наоборот — он был высохшим, словно изюм, все его лицо было перекрыто морщинами, а шея была настолько тонкой, что ошейник свободно проворачивался вокруг нее.
В смутных воспоминаниях не было эпизодов, где он кричал бы или злился, даже когда Люмиус делал что-то не так.
Он называл его солнечным зайчиком — но только пока не слышал альфа-папа.
Альфа-папа был совсем другим, и Люма он только пугал.
Каменная глыба, разговаривающая басом и появляющаяся рядом с ним только затем, чтобы вытащить куда-то во двор на странные занятия спортом, где он ничего не объяснял, а только требовал — бегать, прыгать, играть в мяч, драться…
После этого он почти всегда бежал в расстроенных чувствах к омега-папе, и тот, ничего не спрашивая, обнимал его.
Иногда омега-папа просто начинал плакать, глядя на Люма — ни с того ни с сего просто начинал плакать, при этом всегда улыбаясь сквозь слезы, и на все вопросы отвечая:
— Просто я горжусь тобой, малыш…
Но как можно гордиться и плакать одновременно?
Люмиус не знал, сколько тогда ему было лет — четыре, пять или меньше.
В тот день, точнее, в ту ночь, у него была температура, заставляющая то метаться в кровати, то проваливаться в болезненный сон — и вот, после очередного пробуждения он увидел, что омега-папы нет рядом.
А за дверью детской раздавались какие-то голоса.
И детское любопытство сыграло свою роль.
В коридоре стояли оба его отца и какой-то незнакомый человек.
— Ты не можешь! — на лице омега-папы от напряжения выступили красные пятна. — Мы вместе пятнадцать лет, Касс!
— В этом-то и дело, — равнодушно ответил альфа-папа, что-то выписывая в красивой бумажке с печатями. — Ты уже стар для меня! За сына, конечно, спасибо, но я альфа, мне нужна молодая кровь… Радуйся, что хоть кто-то захотел тебя взять!
Он отдал бумагу незнакомому человеку.
— Ладно, Касс, если все эти годы для тебя ничего не значат… — плечи омега-папы поникли. — Но хотя бы дай мне попрощаться с Люмиусом!
Его взгляд метнулся в сторону детской, и Люм поспешно спрятался, прикрыв дверь.
— А это уже не твой ребенок, — услышал он, но уже не так четко. — Ты только его выносил! Это мой сын… Выметайся, и чтобы духу твоего тут не было!
С тех пор омега-папу он больше не видел. Никогда.
И теперь его место занял чужак…
Чужак, который наверняка не будет называть Мава солнечным зайчиком и говорить, что гордится им.
Будь у Люма собственные дети, он повторял бы им и то, и другое регулярно.
А еще — он перегрыз бы глотку всякому, кто посмел бы разлучить его с теми, кого он “только выносил”…
Раздался стук в дверь, и это выдернуло Люмиуса из воспоминаний.
Вернулся Гервин.
От него пахло каким-то парфюмом, а в кармане белоснежной рубашки торчал пестрый носовой платок.
Раньше Люмиус не удержался бы и ехидно спросил, с какой рукой сосед запланировал свидание, но в последнее время его запасы сарказма начали истощаться.