— Входите, входите, мистер Тальбот! Простите, что не встретил вас на пороге — как видите, тружусь в саду!
Так оно и было. Огромное стекло загораживала целая плантация вьющихся растений, каждое из которых змеилось вокруг бамбуковой подпорки, торчащей из цветочного горшка, что стояли на полу под окном. Подавшись чуть в сторону, я разглядел, что Андерсон поливает каждое растение из маленькой лейки с длинным носиком — изящной безделушки, подходящей, скорее, барышне для ухода за каким — нибудь хрупким причудливым цветком, — отнюдь не за деревьями в кадках. Казалось бы, мрачный капитан должен был неловко чувствовать себя в подобной обстановке, однако, обернувшись, он поглядел на меня так ласково, словно я был дамой, заглянувшей к нему на чай.
— Я и не знал, что у вас тут свой личный Эдем, капитан.
Капитан улыбнулся! Честное слово — улыбнулся!
— Можете считать, мистер Тальбот, что ветвь, за которой я ухаживаю, все еще невинная и цветущая — та самая, коей украсила себя Ева тут же после сотворения.
— Не прообраз ли это потери невинности, капитан? Не предтеча ли фигового листка?
— Быть может, быть может. До чего же вы затейливо выражаетесь, мистер Тальбот.
— Я думал, мы говорим иносказательно, разве нет?
— Что до меня — я говорил серьезно. Слышал, что в древности люди делали из таких венки. А когда он расцветет, будет очень душистым и белым — восковой белизны.
— Тогда мы можем возложить на себя венки перед пиршеством, как древние греки.
— Сомневаюсь, что подобный обычай пойдет англичанам. Однако видите вы, что у меня целых три дерева? Два из них я вырастил из семян!
— Сколько гордости в вашем голосе! Это действительно так трудно?
Капитан Андерсон довольно хохотнул. По лицу его разбежались морщинки, глаза сияли, подбородок вздернулся вверх.
— Сэр Джозеф Банкс[33] считал, что это невозможно! «Андерсон! — говорил он. — Ищите черенки, дружище! А семена можете сразу выкинуть за борт!» Но я не сдавался и в конце концов вырастил целый ящик — саженцев, я имею в виду, — хватило бы для того, чтобы снабдить всех гостей на приеме у лорд-мэра, если они, как вы изволили выразиться, захотят украсить себя венками. Однако о чем это мы? Такое даже представить-то трудно. Какие еще венки в парадном зале Гринвича! Садитесь, мистер Тальбот. Что будете пить, сэр? Тут есть из чего выбрать. Сам я разве что пригублю — не любитель, знаете ли.
— Пожалуй, вина.
— Хоукинс, красного! А вот у герани, мистер Тальбот, листья привяли. Присыпал ее порошком серы — не помогает. Должно быть, погибнет. Что ж, разводишь сад в открытом море — будь готов к утратам. Когда я впервые плавал капитаном, потерял все, до единой веточки.
— В жестоких боях?
— Нет, из-за погоды, сэр, — неделями не могли дождаться ни ветра, ни дождя. Нечем было поливать. У нас тогда еще и бунт случился. Так что одна герань — это еще ничего.
— Тем более в Сиднейской бухте вы сможете приобрести новую.
— На что…
Он отвернулся, поливая очередной цветок у самых корней, а когда снова посмотрел на меня, в глазах вновь плясали искры, а по щекам разбежались морщинки.
— До места назначения и далеко, и долго, мистер Тальбот.
— Вы так говорите, будто прибытие не доставит вам ни малейшего удовольствия.
Искры и морщинки тут же исчезли.
— Вы еще молоды, сэр. И не понимаете, каким удовольствием — нет, какой необходимостью! — может быть одиночество. Уединение. Я бы не возражал, если бы наше плавание длилось вечно.
— Но ведь каждый человек к чему-то тяготеет — к стране, к обществу, к семье, наконец.
— К семье? К семье? — с ноткой нарастающей ярости переспросил капитан. — А что в ней такого, осмелюсь спросить, в этой семье? Разве без нее плохо?
— Человек — не дерево. Он не может просто уронить семя в землю.
Наступила долгая пауза. Хоукинс, слуга капитана, принес нам вина, Андерсон немедленно влил в себя не меньше половины стакана.
— По крайней мере я могу радоваться мыслям о необыкновенных растениях, что ждут нас впереди.
— Конечно. Как раз и пополните свою коллекцию.
Лицо капитана снова прояснилось.
— Да уж, в Европе и не видывали тех чудес, что там растут.
Что ж, запомним — вот он, путь если не к сердцу капитана, так по крайней мере к хорошим с ним отношениям. Мне вдруг подумалось, что, когда Андерсон с хмурым или даже злобным лицом выходит из своего райского сада, он напоминает изгнанного Адама. Пока я размышлял над этой забавной мыслью, явились Саммерс и Олдмедоу.
— Входите, входите, господа, — проревел капитан. — Что вам налить, мистер Олдмедоу? Мистер Тальбот, как видите, предпочел вино — присоединитесь?
Олдмедоу кашлянул в воротник и провозгласил, что не отказался бы от капельки сухого хереса. Хоукинс принес объемистый графин и налил сперва Саммерсу — будто точно знал, что тот будет пить, — и лишь потом Олдмедоу.
— Да, Саммерс, пока я не забыл, — сказал капитан. — Как там ваш больной?
— Увы, сэр, без изменений. Мистер Тальбот был так добр, что откликнулся на вашу просьбу. Но его слова не возымели никакого действия, равно как и мои.
— Грустно, грустно, — промолвил Андерсон, глядя мне в глаза. — Я занесу в судовой журнал, что пострадавшего — полагаю, именно так должно именовать этого пассажира, — навестили вы, мистер Саммерс, и вы, мистер Тальбот.
Только теперь я начал понимать, зачем капитан Андерсон пригласил нас к себе в каюту, как неуклюже пытается он разрешить недоразумение с Колли. Вместо того чтобы подождать, пока все размякнут от вина и приятной беседы, он сразу же схватил быка за рога. Что ж, будем защищаться.
— Вы должны понимать, сэр, — начал я, — что, если мы считаем мистера Колли пострадавшим, от моей помощи нет никакого толку. У меня нет ни малейших познаний в медицине. Может быть, стоит позвать мистера Брокльбанка?
— Брокльбанка? Какого еще Брокльбанка?
— Художника, с лицом цвета портвейна и стаей женщин вокруг. Да нет, разумеется, я шучу. Просто он как-то обмолвился, что пытался было изучать медицину, да бросил.
— Значит, хоть какой-то опыт у него имеется?
— Нет-нет! Я шутил! Он… как бы это выразиться, Саммерс? Боюсь, он и пульс прощупать не сумеет.
— И тем не менее… Брокльбанк, вы сказали? Хоукинс, найдите мистера Брокльбанка и попросите его зайти ко мне, да побыстрее.
Я словно бы воочию увидел план, созревший в голове капитана: запись в судовом журнале о визите медика — что может быть лучше! Может, Андерсон и груб, но в хитрости ему не откажешь. Лавирует, по выражению Девереля, ловко. Обратите внимание, как он подводит меня к тому, чтобы я написал вашей светлости про неустанную заботу о пострадавшем — капитан, мол, послал к нему сперва офицеров, затем меня, а следом и пассажира, обладающего кое-какими познаниями в медицине.
Все замолчали и уставились в стаканы, будто загрустив при упоминании о больном. Через две минуты вернулся Хоукинс и доложил, что мистер Брокльбанк будет счастлив заглянуть к капитану.
— Тогда позволю себе пригласить вас к столу, — решил капитан. — Мистер Тальбот по правую руку… мистер Олдмедоу, прошу вас, сюда, сэр! Саммерс, а вы напротив. У нас все просто, по-семейному. Надеюсь, вам не тесно, джентльмены? Саммерсу, вижу, места достаточно. Но мы должны позволить ему эту маленькую привилегию, на случай, если десятки тысяч разных корабельных дел позовут его прочь от нашей теплой компании.
Олдмедоу воздал хвалу супу.
Саммерс, который подчищал свою тарелку с ловкостью, приобретенной в десятках моряцких кубриков, отметил, что про моряцкую еду ходит масса нелепых легенд.
— Разумеется, когда продукты в количестве десятков тонн надо заказать, упаковать, погрузить, и только потом приготовить и подать на стол, обойтись без некоторых нареканий невозможно. Но, в общем и целом, в море британские матросы в море питаются лучше, чем на берегу.
— Браво! — отозвался я. — Вам бы в правительстве заседать!
— Пью ваше здоровье, Саммерс, — провозгласил капитан. — Как там говорится — вздрогнули? Ваше здоровье, джентльмены! Кстати, о легендах, Саммерс, что вы скажете об истории про сыр на грот-мачте? А о табакерках, вырезанных из говядины?