Андрея Зубкова, ныне полковника, на Черном море прозвали тогда «новороссийским регулировщиком». Во времена, когда в сообщениях Совинформбюро часто упоминалось про ожесточенные бои в районе Новороссийска, батареи Зубкова, Челака, Матушенко, штурмуемые «мес-сершмиттами», помогли сухопутным армиям остановить врага на этом рубеже. Зубков и его артиллеристы блокировали Цемесскую бухту, не давали немцам использовать Новороссийский порт, держали под огнем причалы и улицы захваченного врагом города-фронта.
За четыре года войны левый фланг фронта перемещался много раз — от Измаила до Кавказа и от Кавказа снова вперед — через Севастополь, Очаков, Одессу на Днестр и Дунай. Менялись и левофланговые. Ими становились то знаменитая 30-я батарея в Севастополе, то батарея Зубкова, то пушки Неймарка под Очаковом. Стационарные батареи оставались там, где их построили. Другие морские орудия, поставленные на железнодорожные платформы, шли вдоль берега в наступление вместе с фронтом. Они вели огонь не по морским целям, а по сухопутному противнику. Так воевали артиллеристы флота на Черном море и на Балтике.
На Севере береговая артиллерия выполняла свое прямое назначение. Космачев, Поночевный, Соболевский, Игнатенко, Захаров били именно по морским целям — по боевым кораблям и транспортам врага. Федор Поночевный, ныне полковник в отставке, сражался там, где его поставили до войны, — на линии государственной границы.
На карте Европы в берег Кольской земли воткнут похожий на флажок полуостров. Это — Рыбачий, словно на древке полуострова Среднего соединяющийся у хребта Муста-Тунтури с материком. Батарея Поночевного находилась на полуострове Среднем. На Муста-Тунтури у пограничного столба матросы держали символическую вахту. Здесь врагу не удалось сбить с рубежа ни артиллеристов, ни пехотинцев, ни пограничников.
Воевать на полуостровах было сложно, и люди, там воевавшие, становились героями вдвойне: они побеждали и тяготы Севера и силу врага. И до войны слово «полярник» звучало в нашей стране и во всем мире как подвиг. Война расширила рамки этого северного подвига, он стал подвигом тысяч южан и степняков, понятия не имевших об испытаниях арктической жизни. Они пришли на черные скалы диких полуостровов и сумели там в силу необходимости и воинского долга стать не только полярниками, но и мужественными воинами. На берегах Баренцева моря не было танковых сражений, не было такого кровавого размаха войны, как на юге, но и война на Севере, пусть меньшая по своим оперативным масштабам, была трудна и героична, да к тому же необычайно значительна для судьбы нашей Родины: там на полуостровах не только блокировали порт, снабжавший фашистскую группировку войск, но и обеспечивали сохранность важнейшей морской коммуникации, связывавшей воюющую Советскую страну с внешним миром.
Готовя к печати воспоминания Федора Поночевного, я обратился к своим старым военным блокнотам. В них есть имена и комиссара Виленкина, и парторга Ковальковского, и командира орудия Саши Покатаева, «вечной памятью» отпевавшего каждый потопленный транспорт, и зарядного Аркадия Стругова, через руки которого за время боев прошло 40 тонн пороху. Встретилось мне и еще одно забытое имя, имя человека, волей обстоятельств связанного с действиями батарейцев. Это — разведчик Александр Юневич, вызвавший огонь на себя.
Передо мной записная книжка Юневича, оставленная им на нашем берегу перед уходом в разведку. Маленькая книжечка-дневничок с адресами родных и друзей, с короткими личными записями, дающими представление о воинском пути и о душевном состоянии владельца дневника в первый год войны. Юневич родился 18 ноября 1915 года в деревне Замосточье, Лясковицкой волости, Бобруйского уезда, Минской губернии. Он пас скот у чужих, учился в начальной школе, работал на лесозаводе, был рабфаковцем, потом служил в Красной Армии. Войну он встретил начальником гарнизона, охранявшего под Ленинградом железнодорожный мост, и членом Коммунистической партии. Отступал с боями. Взорвав мост, вернулся за секретным приказом, забытым писарем в караулке. Вышиб фашистов и выручил приказ. Потом вывел взвод в Ленинград и ушел на фронт. Шесть раз был ранен — четырежды на материке и дважды па Рыбачьем. На страничке, озаглавленной «Личный счет», записаны цифры 15, 11, 10, 21 и 10. Это число уничтоженных фашистов. Всего — 67. Как сказано в записях: за мать, за сестру, за других близких людей, страдавших под гнетом врага, за Октябрьскую революцию, на завоевания которой посягнул враг. В госпитале Юневич записал: «Сердце рвется на волю, рвется на фронт, но врачи не отпускают меня. Придет пора, и я снова буду в передовых рядах». В трудную минуту, в окружении, он сочинил стих — неуклюжий, но яростный и убежденный — о грядущем возмездии, которое ждет фашистов, о всенародном мятеже в самой Германии, о неминуемой победе. На Рыбачьем Юневич ничего не записывал — разведчику вести записи нельзя. Разведчик сознает, на что он идет и что может случиться с ним в стане врага.
Рядом с именами Юневича и его товарищей у меня не случайно значится имя Бориса Ляха, командира североморского катера, Героя Советского Союза. Когда Лях ночью подходил с десантом к чужому берегу, его пассажиры находились в тепле под палубой. А когда надо было высаживаться, по мокрой палубе матросы расстилали сухие чехлы от орудий. В воду за борт прыгали матросы из экипажа катера, они держали на своих плечах сходнютрап. Разведчики сходили на берег, не замочив ног.
Так было и в ту ночь, когда катер остался в море ждать сигнала, чтобы снять разведчиков с материка. Снять их не пришлось: Юневич и его товарищи вызвали огонь Поночевного на себя...
Из таких штрихов складывалась героическая северная эпопея. В серии «Военные мемуары» есть уже такие яркие документы, как записки адмирала А.Г. Головко, летчика Сергея Курзенкова, разведчика Виктора Леонова, подводников Григория Щедрина и Ивана Колышкина. Вслед за ними вступают в строй действующих и воспоминания командира правофланговой батареи Федора Поночевного. В этой книге мне кажется ценным то, что автору в меру его сил удалось не только воссоздать атмосферу тех далеких и дорогих для нас лет, но и критически осмыслить свой боевой путь, сохраняя при этом индивидуальность своего характера, своего взгляда на пережитое. Читаешь записки и чувствуешь живой авторский характер со всеми его достоинствами и недостатками. Пожелаем книге доброго успеха у читателей.
Вл. РУДНЫЙ
</p>