— Не умею. Еще не обучили.
А секундомер отсчитывает время. И я вынужден огорчить несчастных дальномерщиков: пока они возились, корабли противника уже подошли к берегу, высадили морской десант и слева к дальномеру движутся автоматчики врага.
Пивоваров командует:
— Открыть огонь по пехоте!
Но пехота уже в тылу. Надо занимать оборону командного пункта с тыла. Растерянные дальномерщики во весь рост двинулись за своим отделенным к командному пункту. Нет, нельзя идти во весь рост — автоматчики ведут огонь.
— Ложись! — слышится команда Пивоварова.
Уже собралось много зрителей. Подошли мотористы, телефонисты, бойцы огневого взвода. Я слышу за спиной шепот:
— Издевательство.
— Правильно дает, — вступается за меня другой болельщик.
— Нет, это издевательство, — настаивает первый.
А дальномерщики ползут. Я вижу, что Куколев все время растирает пальцы — он забыл в землянке перчатки. Даю учению отбой.
— Вечером проведете разбор учения с. отделением,— говорю Пивоварову. — Присутствовать будет весь взвод управления. Советую оценить свои действия критично и правдиво. Зайдите после обеда, помогу подготовиться к разбору.
На командном пункте старшина сигнальщиков Афонин встречает меня широкой улыбкой. Я так взвинчен происшедшим, что мне и в его улыбке чудится ехидство. Ни за что ни про что набрасываюсь на Афонина:
— Слышали, что сказал вам Куколев? Доберусь и до вас!
— А у нас порядок, товарищ лейтенант,— спокойно отвечает Афонин. — Учеба идет, служба несется бдительно.
Устраиваю проверку и со стыдом убеждаюсь, что погорячился. Афонин — старый флотский сигнальщик, дело свое любит и знает. Порядок на посту настоящий, берег сопредельной державы изучен хорошо. Миша Трегубов, худой и длинный парень, краснеющий по любому поводу, подробно рассказывает, где и когда проходят на том берегу солдаты, на каких островах боевой объект замаскирован под монастырь, каким фарватером следуют финские и немецкие транспорты в порт. Он только путает мудреные финские названия, переиначивая их на свой лад. Ниеми — по-фински мыс. Против нас находятся два мыса: Христаниеми и Нуураниеми. Трегубов произносит: «Христя не ела и Нюра не ела». Я уже готов вспыхнуть, что-то сказать по поводу неуместных шуток, но Афонин, бледнея, шипит на своего подчиненного:
— Опять вам дались эти голодные Христя с Нюрой! Придется вас наказать, Трегубов!
Сдерживаю Афонина: не следует при старшем командире воспитывать подчиненных.
Итак, я «новая метла». Начало тревожное, тяжелое. Как еще все обернется? Весь день хожу сам не свой. Неужели прав тот, кто шептал: «Издевательство»? Может быть, я переборщил? Я вспомнил, как на занятии по тактике Користов заставил меня ползать по-пластунски. Он прибыл внезапно, в момент, когда командиры отделений, получив задачу, ползком устремились к цели. С возвышенного места я наблюдал за действиями краснофлотцев.
— А вы почему не ползаете! — закричал на меня Користов. — Почему не маскируетесь. Всему личному составу из-за вас поставлю неуд! — Не желая ничего слышать, он скомандовал: — Вперед, по-пластунски, марш.
И мне пришлось ползти. Неужели и я сейчас действовал, как Користов? Нет, там было другое. Ползать я умел, этому в училище нас научили хорошо. Но в интересах дела, чтобы правильно оценить действия каждого бойца, должен был оставаться на месте. А здесь расхлябанность. Случ ись бой, такая неповоротливость с тоила бы всем жизни. Да, я действовал круто. Но как иначе вытравить пресловутый фазановский дух?
Вечером в помещение, где происходил разбор, набилось много народу. Пришли не только дальномерщики, связисты и сигнальщики, пришли и бойцы из орудийных расчетов. Уж они-то в первую очередь заинтересованы в четкой работе глаз батареи.
Пивоварова это смутило. Такое количество слушателей не входило в его расчеты. Он стал что-то бормотать, оправдываться: зима, мол, трудная, метели каждый день, да и «вводные» не совсем правдоподобны. Больше всех шумели двое — моторист Смирнов и его дружок из огневого взвода Ивашев. По всему видно, местные бузотеры. Оба сидели развалясь, в расхлюстанной, неопрятной одежде. Смирнов из угла землянки все время подзуживал:
— Издевательство, что мы не люди?
Мне не пришлось его одергивать. Это сделали краснофлотцы из орудийных расчетов, те, кто во время боя с нетерпением ждут от дальномерщиков точных данных для наводки орудий на цель. Гневно обрушились на разгильдяев два друга — наводчики Корчагин и Шалагин. Они буквально засыпали Пивоварова и его подчиненных коварными уличающими вопросами. И в конце концов прижали коренным, главным, к чему сводилась вся цель и суть учения: будет ли действительный противник ждать, пока дальномерщики надумают расчистить снег и подготовить батарее данные?!
Очевидно, у Роднянского на орудиях подобран хороший народ, он поддержит самые крутые меры против расхлябанности.
Постепенно я знакомился с людьми. Вначале все были на одно лицо. Но с каждым днем я узнавал не только фамилии, но и характеры, привычки, возможности каждого. Пивоваров оказался неплохим командиром отделения, только слишком медлительным и самолюбивым. Трегубов, командир отделения сигнальщиков, был, наоборот, тороплив, хотя дело свое знал хорошо. У моториста Смирнова — манера подзуживать и прятаться за чужой спиной. С Ивашевым пришлось беседовать Космачеву. Ивашев служит третий год, но с командирами разговаривает еще более развязно, чем ездовые, которые встретили нас в Западном Озерке. Кажется, он меняется к лучшему, особенно после бурного комсомольского собрания, проведенного на батарее вскоре после разбора учения дальномерщиков. Важно отколоть его от Смирнова, оградить от дурного влияния,
Немало возни было и с людьми из хозяйственной службы, жившими несколько на отшибе от батареи. «Знаменитый Жуков», о котором мы уже слышали от ездовых, был действительно хорошим и запасливым старшиной хозяйственной службы, но вольница у него развелась похлеще, чем у других.
— Привет, старшина! — таким возгласом встретил нас с Жуковым в батарейной пекарне щупленький нагловатый паренек.
Жуков, стоя за моей спиной, явно подавал ему какие-то знаки, но тот не обращал на них никакого внимания. Я спросил, кто он такой. Паренек нагло ответил: