— Краткое? — не удержался Анри.
— Мое полное имя Амир-аб-Расул ан-Насир ва-д-Рашид аль-Тахим ибн Заур аль-Юсуф, — кротко, но — как показалось герцогу — злорадно уронил пленник.
Доминик явно растерялся, но быстро пришел в себя:
— Ты прав, для нашего слуха такие имена непривычны, — признал он. — К тому же военное время обязывает отказаться от неспешности. Скажи, Амир, кому ты вез свои дары?
— Я не скажу, — ясно и четко отозвался неверный. — Мне нет дозволения рассказывать об этом. Но я просил не о разговоре, а всего лишь о возможности совершить молитву Аллаху, хоть время для нее давно прошло. Но Всемогущий милостив к путникам.
Вот теперь герцог оценил деликатность пленного — тот аккуратно избежал обвинений. Да, это очень непростой человек.
— Мы дозволим тебе совершать твои обряды, если и ты пойдешь нам навстречу, — мягко, но сурово проговорил Доминик. — Что тебе потребуется?
— Молитва в пути — не то же самое, что молитва в доме, — подумав, сообщил Амир. — Почти ничего. Таз воды и указание, где восток — меня везли, набросив мешок на голову, я потерял стороны света, а солнце уже зашло.
— Таз воды… — протянул Анри. — Это вряд ли. Мы в походе, Амир, и вода здесь порой дороже, чем золото. Отец диакон, думаю, это бесполезный разговор.
— Если воды нет, подойдет омовение песком, — торопливо встрял неверный.
Это был добрый знак — пленный явно не желал возвращаться ни с чем и был готов пойти на уступки.
— Таз песку — от всей христианской души, — усмехнулся Анри. — Вот чего-чего, а песка здесь даже слишком много. Но сначала договоримся. Кому ты вез побрякушки и чего хотел Саладин, когда посылал тебя с дарами?
Амир помолчал, а потом осторожно произнес:
— Саладин, как его называете вы, хочет мира. Вы, наверное, знаете, что моего повелителя чтут даже неверные. Христиане, я имею в виду. Пусть мы разной истинной веры, но и ваш бог против войны.
— Разной истинной веры? — сдавленно произнес Доминик. — Никогда не слышал ничего более абсурдного и прекрасного. Мы собираемся доставить тебя к королю Филиппу, это король Франции. Хотел бы ты повидаться с ним?
— Нет, — наконец-то неверный дал хоть один ясный ответ. — Но мне теперь любой путь — в один конец. Вы повезете меня к Иерусалиму, а мой путь лежал не туда.
Доминик открыл было рот, но по знаку Анри не проронил ни звука. Герцог заговорил осторожно, взвешивая каждое слово:
— А если я скажу тебе, что наш путь лежит не в Иерусалим?
Амир дернулся. Анри видел, что тот панически прикидывает варианты, и продолжил наступление:
— Если вдруг окажется, что мы на одной стороне, то к чему приведет твое упорство?
— Мы не можем быть на одной стороне, — вздохнул наконец пленный. — Но мы можем друг друга понять. Сердце этой войны — Ричард, а вы — французы. Чего бы ни желал Ричард, Филипп-Август будет против. Он не очень-то дальновиден, не примите мои слова за оскорбление. Скажите, куда вы идете — и я, возможно, расскажу вам больше.
Анри бессловесно перекинулся с Домиником взглядом. Священник осторожно кивнул, а сам герцог уже принял решение: если вдруг окажется, что в своих размышлениях он, граф Кондомский, совершил ошибку, то исправить ее труда не составит — достаточно снести голову пленному.
— Мы шли в Акру, — четко произнес герцог. — Или к ней. Наш корабль отнесло в сторону, но там собирается армия святого креста.
Амир-аль-Тахир помолчал, а потом как будто горько проговорил:
— И я шел… почти туда. Не спрашивайте, почему. Я против этой бессмысленной войны. Вы не достигнете победы, даже если разобьете подчистую наши войска. Любой служитель вашего Бога жесток, в противовес Всемогущему. Я не достигну своей цели, а Саладину сообщат, что отряд уничтожен, когда отыщут нашу арбу. Но пока я жив, я буду верен данному слову. Саладин хотел достичь мира с Ричардом, а уж тот мог убедить вашего короля подписать удобный обеим сторонам мир. А теперь… Этого не будет.
— Почему же? — Доминик явно уловил в этой речи что-то понятное. — Снарядит новый караван.
— Нет, — тяжело уронил пленный. — Я — его надежда. Я — ваша надежда. Точнее, был ею. Мой повелитель сказал при всех советниках, что если охранная бумага поможет; если воины запада не звери; если западный бог таков, каким его описывает ваше писание — то крестоносцы не тронут караван. А теперь он лишь убедится, что все ваши благие слова — лишь слова. Не будет мира ради мира, неверные.
Амир вдруг выпрямился, и Анри удивленно на него посмотрел. На склоненное лицо, на гордую, но смиренную позу… И вдруг понял, что тот ждет смерти — за дерзкие слова, за то, что сказал то, чего говорить не стоило. И Доминик понял это тоже:
— Мы не убьем тебя, Амир, — твердо проговорил священник. — Мы — воины. Воины Света. Мы пришли сражаться за наши святыни. Но мы не убийцы.
========== Часть 2 ==========
Очередная ночь царила над востоком, когда полог шатра колыхнулся. Анри, раскинувшийся на походном покрывале, приподнялся на локте и вгляделся в темноту. Пальцы привычно нащупали рукоять кинжала, но — только привычно. Герцог узнал шаги, однако привычка не доверять только одному из органов чувств не позволила ему спокойно дождаться Доминика в постели.
И тот это знал.
— Анри, — позвал он тихо, — убери оружие, это я.
— Да, святой отец, — смешливо откликнулся герцог. — Иди на звук, только осторожно, я там где-то щит оставил…
Однако слова прозвучали слишком поздно. Судя по лязгу и негромкому воззванию к Богу, щит Доминик уже нашел.
— Анри, — диакон тяжело плюхнулся на покрывало, едва не придавив ноги герцога, и укоризненно вздохнул. — Ты когда-нибудь научишься сначала думать, а потом делать? Сколько раз мне еще предстоит натыкаться на разбросанные тобой предметы?
— Надеюсь, что еще много, много раз, — с чувством отозвался де Гривуа. — Но если нам удастся вернуться в родные края, то это будут уже не доспехи.
— Упряжь, одежды, грязная посуда… — начал перечислять Доминик.
— Ну да, — хмыкнул Анри. — Только не наступай, пожалуйста, больше в мою тарелку. Особенно, когда я оставил в ней на утро что-нибудь вкусное.
— Так не ставь тарелки на пол, — резонно предложил священник. — Для этого есть стол, а у тебя хватает слуг, чтобы поутру принесли что-нибудь не только вкусное, но и свежее.
— Мне так вкуснее, — упрямо заявил герцог. — Доминик, садись ближе. Или лучше сразу ложись.
В шатре пахло жареным мясом и потом. Еще слегка ощущался запах оружейного масла и кожи — недалеко от изголовья герцог бросил длинный повод и конский стек. Но сейчас он чувствовал знакомый запах любовника — не только пота, но еще и воска, и ладана. В родной Франции Анри шутил, что это скверно влияет на его христианские добродетели — когда petit frère встает, стоит переступить порог церкви и вдохнуть ладан. Но сейчас эти воспоминания были слишком тяжелыми — вернуться еще нужно было суметь.
— Терпение, мой друг, — насмешливо фыркнул Доминик. — «Терпением вашим спасайте души ваши», так говорил святой Лука. До Акры — четыре дня пути. Сейчас еще можно что-то изменить, но уже завтра, если наши подсчеты верны, мы можем столкнуться с первыми отрядами освободительной армии — и тогда войдем в их ряды.
— Я все решил, — даже резковато проговорил герцог. — Раз уж мы не смогли сокрыть своего деяния, то я не вижу иного пути, кроме как поступить, как велит долг.
— Как причудлива жизнь… — Доминик отозвался привычно философски. — Если бы не досадная оплошность кого-то из наших воинов, ось на арбе пленника была бы цела, и мы бы забрали повозку с собой — так было бы проще, чем грузить поклажу на коней и верблюдов. Но дерева тут не найти… А теперь из-за этой мелочи мы рискуем… Всем, Анри. Не только жизнью, а судьбой всего похода. Как странно…
— Ты сам учил меня, что судьба человека — от Господа, — едва ли в темноте было заметно, как де Гривуа пожал плечами — прямо лежа. — Но я бы не доверял этому Амиру. Это он сказал, что до Акры четыре дня пути. Но для него тоже меняется жизнь, вполне мог солгать.