Мать издала испуганный и отчаянный крик. Лицо ее напоминало трагедийную маску с опущенными уголками губ. Затем она набросилась на меня:
— Беги за ним, кто его знает, что может произойти!
— Не беспокойся, не заблудится. Дойдет до калитки и вернется. Держу пари, что вернется. Даже не верю, что он сможет дойти до калитки.
Об оконное стекло ударился большой кусок бумаги, похожий на испуганную птицу, брошенную ветром, а может, это и была птица с поломанными крыльями, в такую погоду могло случиться что угодно. Мать перекрестилась и решительно вышла, позволив ветру вырвать ручку двери из ее рук и колотить дверью о стену.
Я видел в окно, как буря набросилась на нее, толкнула, завинтила юбку штопором, сковывая движения, пытаясь опрокинуть на землю. А отец шел впереди, сгорбленный, шатаясь как пьяный. Это напоминало какой-то жуткий и одновременно забавный танец, так что я не мог не улыбнуться. Но улыбка слетела с моего лица, когда мама упала на бок, а ветер взметнул ее юбку. Она вскочила, снова побежала за ним, но, видя, что не может догнать его, закричала: «Антон, Антон! Куда же ты?» Но вот новый мощный порыв ветра снова ударил ее в грудь, лишая последних сил, забивая легкие песком и пылью. Было видно, как она корчится от удушья там, посреди улицы, беспомощная. В мгновение я догнал ее, поднял на руки, как ребенка, принес домой и уложил в кресло. В перерывах между приступами душившего ее кашля больше жестами, чем словами, она умоляла:
— Оставь меня и беги за отцом. Приведи его домой! Беги быстрей и приведи!
Я едва видел отца в тучах пыли. Он шел с трудом, но целеустремленно. Шел через один из самых старых городских пригородов Сули-Баба, где маленькие домики громоздились друг на друга.
Ветер опрокидывал на крышах телевизионные антенны, мяукала в отчаянии какая-то кошка, разламывались деревья, снопы искр летели от электропроводов, падали заборы, кусок толя взлетел в воздух, как вздыбившийся буйвол. Все было окутано желто-оранжевой полутьмой, словно на землю откуда-то сверху опрокинули огромный котел сухой серы. Ветер тоже не был похож на обычный, дующий в определенном направлении. Он резко менял направление, налетал то справа, то слева, выворачивая деревья и телеграфные столбы, снося на своем пути людей и животных, которые оказывались на улице.
Толкаемый порывами ветра то в одно плечо, то в другое, то в грудь, то в спину, я знал, что ничего другого не остается делать, кроме как покориться стихии, двигаться вперед, когда порыв настигал сзади, и пытаться удерживаться, когда ветер бил в лицо. Если бы я торопился, стремясь рассечь те невидимые воздушные волны, они бы давно уже опрокинули меня. Правда, таким образом я не мог сократить расстояние между мной и отцом, приходилось довольствоваться тем, что не терял его из виду. К тому же было любопытно узнать, куда он идет.
Вот и поле. Сила ветра была здесь еще более непредсказуемой, но не неслись над головой клочья бумаги, листы фанеры и толя, ветки, поднятый вверх пух и тряпки. И двигаться стало даже легче, так как временами попадались почти безветренные участки, как оазисы спокойствия в этой мятущейся пустыне. Но ускорил шаг и отец, к моему удивлению. Я не мог понять, откуда у отца брались силы. Он торопился увидеть своими глазами, установлены ли те злополучные соединительные муфты трубопровода оросительной системы.
Тогда, два года назад, он спрашивал инженера, который руководил строительством:
— Вы произвели пробу системы?
— А вы как думали?! — отвечал тот, оскорбленный, что ставят под сомнение его профессиональную порядочность.
— И работает? Работает? — допытывался отец не для того, чтобы получить утвердительный ответ — ясно было и так, что работает, — а скорее ради приличия.
— Эта система для того и построена, чтобы работать, — ответил инженер, рассмеявшись.
Отцу и в голову не приходило, что может быть иначе. Взяв ножницы с подноса, который держала девушка в национальном костюме, он разрезал ленточку под аплодисменты всех присутствующих. После чего поздравил всех, пожал руки каждому и сел в машину.