— Ну, а если даже и так, то что из этого?
— Если даже и так… — вполголоса, медленно выговаривая слова, повторила за ним Людмила; в ее широко раскрытых, блестящих от слез глазах было выражение обиды и боли. — Это все, что ты можешь мне сказать? Для других ты находишь хорошие, теплые слова, а для меня?
— Для других?
— Да… Мне передали, как ты заботился о Парамоновой на пристани. К чужому горю ты был отзывчивее.
Слово «чужой» неприятно задело Андрея, и чувство сострадания заглохло.
— Ах, вот ты о чем, — Андрей встал. — Да, я был на пристани с Парамоновой. И мне было тяжело, что я не вправе утешить ее. У нее большое горе, и она мужественно переносит его. А за тебя мне стыдно… Но тебя я могу утешить, — он сухо усмехнулся. — Меня не мобилизуют. У меня бронь… Можешь успокоиться.
В отделочном цехе к Перову подошел озабоченный Чебутыркин.
— Беда, Андрей Николаевич! Не успевают! Смотрите, что делается.
Все свободные проходы между станками были заполнены высокими штабелями высушенных, но не отделанных кож.
— Дубное и сушилка еще туда-сюда, с грехом пополам управляются, — продолжал Чебутыркин, — а тут прямо беда. И хуже всего на строжке. Хорош Парамонов строгаль был.
— Кого винить будем, Прокопий Захарович, — ответил Перов, — наш просчет — не подготовили замены.
— Тут впору замену на замену. Все мужики из отделки ушли. А сейчас у меня и перевести в отделку некого. Из зольного не возьмешь, — доказывал Чебутыркин.
— Ясно. Но мужчин у нас не прибудет, Прокопий Захарович. Значит, выход один — смелее внедрять женский труд.
— Эх, Андрей Николаевич, — возразил Чебутыркин. — Какая баба на сырой строже выстоит?
Возражение было существенным. Перов не нашел сразу ответа.
— Посторонитесь, Андрей Николаевич, — окликнули его. Андрей оглянулся. На него надвигалась вагонетка, нагруженная высушенными подошвенными кожами. Он посторонился. Подкатив вагонетку к прокатному станку, Королева принялась разгружать кожи, укладывая их в ровный высокий штабель.
Андрей залюбовался ее сильными, уверенными движениями.
— Какая, говоришь, Прокопий Захарыч, женщина выстоит на сырой строже? — обернулся он к старому мастеру. — Найдутся у нас и такие женщины.
— Товарищ Королева, — окликнул Перов работницу, — задержитесь на минуту. Надо посоветоваться: вот мы думаем поставить вас на строгальную машину. Учителя вам дадим хорошего — Ынныхарова. Он самого Парамонова обучал. Как полагаете, справитесь?
— А чего же? — весело ответила Королева. — Надо — значит справимся.
— Выходит, договорились? — улыбнулся ей в ответ Андрей, проводил ее взглядом и повернулся к Чебутыркину. — Ну, как, выстоит?
— Эта еще как-нибудь, — проворчал Чебутыркин, — а другие… — он покрутил головой.
— И другие. Королева быстрее освоит мужскую профессию, другие медленнее. И что вы головой качаете? Раньше в деревне каждая женщина в случае нужды могла взяться за соху, а пахать сохой потяжелее, чем работать на любом станке у нас на заводе.
— Так-то оно так, — согласился Чебутыркин, — но только дело это трудное.
— Война. Оттого и трудно, — просто сказал Перов. — А вы беритесь посмелее да и готовьте кадры из женщин. Это сейчас основное.
Нагружая следующую вагонетку, Королева все время раздумывала над словами Перова. Она хорошо понимала, насколько трудна работа на строгальной машине, но в то же время гордилась тем, что именно ее первой из всех женщин в цехе переводят на «мужскую работу».
— Не сомневайся, товарищ директор, — говорила она про себя, закидывая на вагонетку тяжелые кожи, — справимся.
Ей хотелось как можно скорее обучиться и начать работать на новом месте. Проходя мимо строгальной машины, она смотрела на нее уже не так, как раньше, — с некоторой опаской, а смелым хозяйским взглядом.
В конце смены к ней подошла учетчица Надя, разносившая по цеху расчетные книжки. Надя, обычно оживленная и веселая, сегодня была молчалива и задумчива.
— Что, девка, нос повесила? — спросила Королева и пристально посмотрела в глаза девушке.
— Так, ничего… — ответила Надя и отвернулась, чтобы скрыть набежавшие слезы.
— Вижу, — вздохнула Королева, — эх, девонька… привязчивое наше бабье сердце…
— Нет, тетя Аня, не то… На себя в обиде. За человека ведь считала, а он…
Надя вытерла слезы и, махнув рукой, отошла от Королевой.
Когда Перов после утреннего обхода цехов вернулся в контору, на крыльце его встретила Таня Парамонова. Она была в том же голубом платье, в котором Андрей видел ее на пристани.