Меж тем ночное время неумолимо проходило, исчезая где-то далеко-далеко... Хотя луне-полуночнице ещё предстояло светить и светить, но уже восточный окоём неба мягко зарозовел узкой полоской. В соседнем дворе раз-другой прокукарекал петух, но поскольку его слишком ранние крики остались безответными, то и он больше не взрывал хрупкую предутреннюю тишину В гостиной стало прохладно. Мария зябко поежилась плечами, и, так ничего окончательно в отношении своего настоящего и будущего не решив, глубоко вздохнув, вернулась в кровать, чувствуя, что сейчас она точно, лишь положит голову на подушку, заснёт.
17
В это утро подёрнутое маревой дымкой солнце, выкатываясь на синий, почти безоблачный небосвод из-за лесистого горизонта, пылало с такой силой, так светоносно, что уже к шести часам на улице было ясно, как днём. Не успевший довершить свой небесный путь полный месяц, словно человек, напрочь забытый жизнью, как-то уж очень непривычно одиноко смотрелся среди ликования золотого света. На окнах большой комнаты, где спали новобрачные, были подвешены к деревянным коричневым карнизам лишь прозрачные, воздушные узорчатые тюли, через которые солнечные лучи лились стремительно широким потоком, горяча лица спящих супругов. Если Мария, во сне ощутив их тепло, лишь повернулась набок и натянула на голову одеяло, то Анатолий Петрович, словно по армейской команде, широко открыл глаза, бросил взгляд на ручные часы и тотчас, смахнув с себя одеяло, поднялся. Взглянул с грустью на сладко спящую жену, может быть, на самом деле в последний раз, тяжело вздохнул, глубоко подумав: “Чему быть, того не миновать! Хотя, ничего не скажешь, всё как-то до обидного нескладно у нас с ней получилось... А ведь так славно начиналось! Жаль, даже очень жаль... И всё-таки раньше времени лить слёзы по второй семье не стоит. Жизнь ведь подобна тельняшке, где светлая полоса сменяет тёмную!.. Вот на это, а не на преждевременное разочарование и стоит надеяться, а значит, что бы ни случилось, продолжать вдохновенно и солнечно жить!”
По-армейски быстро оделся в рабочую одежду: брезентовые брюки и куртку, — ноги обул в проверенные спортивные кроссовки, в которых для поддержания спортивной формы набегал не одну тысячу километров. Вдруг подумалось: “Когда это было?! Да совсем недавно — год назад! И то, что я из-за вечной занятости забросил кросс, мне чести не делает... При чётком раскладе суток по часам всегда можно выкроить время на здоровье... Как говорится, порох надо всегда держать сухим!..” От прогретых за прошедший день сосновых стен веяло теплом, и в тесной квартире было душно. Захотелось как можно скорее выйти на свежий воздух, вдохнуть его всей грудью, да так, чтобы грудная клетка затрещала! Пройдя на кухню, Анатолий Петрович на скорую руку позавтракал пирогом — гостинцем Натальи, успевшей при расставании заботливо вручить его молодожёнам, и осторожно, на цыпочках, чтобы не разбудить жену, вышел на улицу, оставив дверь не запертой...
Несмотря на ранний час, в соседних дворах уже раздавалось звяканье подойников, говорящее о том, что хозяйки приступили к дойке коров. Пёстрокрылый петух, с чёрными перьями на груди, развернув крылья, взлетел на ограду и деловито, громко, словно заявляя на всю округу о своём птичьем значении, несколько раз зычно и в то же время как бы ворчливо прокричал: “Ку-ка-ре-ку! Ку-ка-ре-ку! Ку-ка-ре-ку!” — почти заглушая звонкое чириканье воробьёв, синиц и чижей. Въедливая мошкара, придавленная ранним солнцем, скрылась, зато на смену ей, как угорелые, залетали, гудя грозно и натужно, многочисленные слепни, предвещая днём очень сильный зной. В немного остывшем за ночь воздухе не чувствовалось ни малейшего дуновения ветерка. А утреннее огромное красно-золотое солнце так ослепительно палило, что от взгляда на него слезились глаза. До капустного поля — через низкорослый сосняк с жидкими кронами — было не больше пяти минут ходьбы. Быстро пройдя через него по петляющей, как заяц при беге от лисы, между деревьев тропинке, сплошь усыпанной старой коричнево-жёлтой хвоей, Анатолий Петрович вышел к самой крепкой городьбе в пять лиственничных, ошкуренных с двух сторон жердей, прибитых к вкопанным в землю на глубину не менее, чем на метр, столбов, толщиной чуть ли не в обхват.
Одним махом преодолев её, он невольно остановился... Широкая межа густо заросла тёмно-зелёным пыреем, на котором утренняя роса ещё не успела высохнуть и радужно сверкала в солнечных лучах. Радостным казалось, что природа щедро рассыпала, словно полными пригоршнями, по траве слегка влажный, морской жемчуг. От одного взгляда на его красоту душа начинала восторженно петь, словно в башке должны были вот-вот вспыхнуть долгожданные стихи... Сразу за межой — больше, чем на километр, — простиралось море вымахавшей по пояс сочной, с крепкими, как проволока, стеблями лебеды. Где-то в её глубине, напрочь задавленная мощным сорняком, погибала едва пошедшая в рост капуста, но рядки, на которых она была посажена, ещё проглядывали... Анатолию Петровичу, когда он оглядывал этот своеобразный сорняковый фронт, не верилось, что его можно было не только прорвать, но сполна ликвидировать. Анатолий Петрович, тяжело и глубоко, как перед прыжком со скалы в море, вздохнул, но твёрдо и смело сказал сам себе: “Глаза боятся, — это точно, но и бесспорно то, что руки делают!..” — и, сразу захватив два рядка, приступил к прополке. Ему хотелось до начала рабочего дня лично провести хронометраж, чтобы безошибочно установить такую норму, которая была бы посильна каждому работнику, пришедшему на прополку. А значит, и позволяла бы с учётом премиальной доплаты в самом деле хорошо заработать!