Чем ближе они с женой продвигались на коленках к начальной меже, тем всё упрямей, вместо радости хорошо сделанной работы, в голове у Анатолия Петровича горел вопрос: “А придёт ли завтра столько же, как сегодня, народу?..” И спросил он себя об этом неслучайно, ибо по себе чувствовал, как он, молодой, выносливый, привыкший с детства к тяжкому сельскому труду, и то сильно устал: руки налились свинцом, спина протяжно ныла, в висках гулко стучала кровь. Хотелось прямо в поле лечь между бороздами, чтобы хоть на несколько минут расслабить натруженное тело, дать возможность сердцу унять частый пульс.
Но наконец-то зной, достигнув своей наивысшей температурной степени, действительно начал спадать, а с широких просторов реки спасительно подул ветер, пусть лёгкий, но приятно ласкающий прохладой разгоряченное, с пылающими щеками, с потрескавшимися от частого облизывания губами, уставшее, словно ссохшееся лицо. “Конечно, — продолжал напряжённо думать Анатолий Петрович, — можно собрать людей, сказать пламенную речь о важности их участия в общем деле. И он это обязательно сделает! Но дураку понятно, что теперь, когда в магазинах стали наблюдаться перебои даже с продуктами первой необходимости, а промышленные вещи, в первую очередь, тот же велосипед, можно купить лишь по блату или по распределению торговой комиссии при сельсовете, время голых призывов к жертвованию здоровьем, благом семьи, да и просто личной свободой безвозвратно прошло! Единственно, что может сегодня заинтересовать народ в труде, — это, бесспорно, одно: деньги и только деньги... Значит надо их во чтобы-то не стало достать... Пусть даже влезть в долг, но — достать!”
И, дополов с женой свои рядки первыми, Анатолий Петрович, отправив жену домой, сам пошёл к людям, растянувшимся по огромному полю на значительное расстояние друг от друга, по пути твёрдо заверяя каждого, что тот, кто отработает до самого конца прополки всего многогектарного поля, получит премию уже в двойном размере. В ответ одни люди одобрительно кивали ему головой, другие обещали подумать, третьи, а таких, к счастью, оказалось немного, были так измучены работой на жаре, да ещё и внаклонку, что, хоть и выражали готовность работать и дальше, но Анатолий Петрович верно понимал: на их помощь, увы, скорей всего, больше рассчитывать не стоит.
Управляющий центрального отделения зашёл в кабинет директора в семь часов вечера. С заострившимся лицом, на котором глаза выражали сильную усталость, сначала молча сел за стол и, сняв запылённую кепку, положил её на колени, вытер носовым платком вспотевший лоб и лишь потом вопросительно посмотрел на Анатолия Петровича.
— А что так озадаченно смотришь, ну, словно от зноя забыл, для чего я тебе пригласил! — сказал тот, — Давай-ка не спеша, подробно доложи, сколько всё-таки сегодня удалось прополоть?
— По моим подсчётам, выходит не менее десяти гектаров!
— Так ведь это пятая часть от всей площади капусты!
— Наверно, так и есть! Но, думаю, с каждым днём темп борьбы с сорняками, пусть постепенно, но всё же будет падать — слишком уж тяжело даётся прополка! Да ещё на такой жаре, словно нарочно резко усилившейся с началом основных полевых работ!
— Дмитрий Иванович, ты не паникуй! Согласен, какого-то количества работников мы завтра точно недосчитаемся! Предвидя это, я решил удвоить самым стойким премию при окончательном расчёте!
— Слышал!.. И дополнительные деньги, конечно, свою положительную роль сыграют. Только как бы, спасая капусту, мы не оставили на зиму без достаточного корма если не весь совхозный скот, то скот центрального отделения — точно! А этого, сами понимаете, я никак не могу допустить! Пусть с заготовкой сена ещё можно некоторое время потянуть, но к закладке силоса надо приступать немедленно: зелёнка уже в колос пошла. Не мне вам, Анатолий Петрович, объяснять, что это значит...
— Точно — не мне! Поэтому сегодня же из самых крепких, надёжных мужиков на добровольной основе создай звено в количестве десяти человек, и пусть они уже с утра приступят к работе... Но, в первую очередь, всё же будем закладывать в траншею не зелёнку, а лебеду с капустного поля. Неразумно позволять такому добру задаром пропадать! Да и лишнее количество сочного корма никогда не помешает.
— Какого добра?! Этой лебеды — сорняка, что ли?
— Именно её, которая, действительно, для капусты — смерть, а для бурёнок — самая что ни на есть жизнь! Или забыл, сколько в войну, можно сказать, миллионов сельчан она спасла от голодной гибели?!
— Извините, я в городе вырос, потому и неверно подумал!