— Ну, давай, Анатолий Петрович, ещё раз женись, может быть, тебе, наконец, и в любви, как в работе, повезёт, ведь жизнь, что тельняшка, то белая, то синяя... Но чтоб завтра же с утра сел на совхоз, все необходимые бумаги о переводе без тебя согласуют с кем надо и сделают, ты только заявление об увольнении с прежней работы напиши!
— Виктор Петрович, пока вы разговаривали по телефону, у меня созрела ещё одна просьба, и заключается она в том, чтобы вы дали распоряжение нашему начальнику управления сельского хозяйства Паку производственный план на следующий год утвердить именно тот, какой я представлю со всеми необходимыми экономическими расчётами и пояснительными записками. В общем, план будет спущен не сверху, а обоснованно предложен, так сказать, снизу, откуда, как ни крути, как ни верти, всегда виднее и сегодняшнее, и будущее. Договорились?
— Подожди со своим “договорились”! Ты сначала толком поясни, что это району в конечном результате даст?!
— Как что!.. Позволит, наконец, хозяйствовать, руководствуясь не волюнтаристским методом, а хозяйственным расчётом, покажет, что в наших суровых климатических условиях спасительно для развития сельского хозяйства, а что, наоборот, губительно. Работать не на ощупь, вслепую, а зряче — только и всего!
— Теперь понятно! Но смотри! Если твой план не удастся, то мне точно башки не сносить, да и тебе тоже!
— Поживём — увидим!
— Да иди уж!
Вышел Анатолий Петрович на улицу в таком состоянии, как будто его из полымя да в ледяную прорубь бросили. Но коль назвался груздем, то надо было лезть в кузов, причём без сомнения и страха, как нырнуть со скалы в любимую морскую пучину, в которой всякий отпуск он находил такое отдохновение для души, которое позволяло не только осмыслить жизнь до мелочей, но и вершить её без оглядки!
А июньское солнце полыхало в синих бездонных небесах с такой силой, так ослепительно, что от взгляда на него в глазах расходились радужные круги, и только сощурив их, можно было, да и то расплывчато, видеть, как золотистые лучи исходят от светила не сплошным потоком, а длинными, до самой земли световыми пучками, чем-то похожими на перевязанные суслоны пшеницы. С многоводной, чистоструйной Лены лёгкий ветерок, по-мальчишески ероша на голове волосы, нёс живительную прохладу, которую хотелось вдыхать полной грудью, явно чувствуя в душе такой огромный прилив сил, что казалось, ещё немного — и можно будет ворочать горами! Но самое главное — впервые после долгого молчания, которое по воле свыше потребовалось для глубоких поисков самого себя, а потом и для выражения своей души в добрых делах, внезапно, как в срединной юности, снова написались стихи, в которых Анатолий Петрович ещё не любил Марию, влетевшую в его жизнь, как быстрокрылая синица, спасаясь от лютых морозов и диких вьюг в квартирную форточку, но уже почему-то всей душой ненавидя город, который принёс ей столько страданий:
Мне ненавистен этот город,
где ты жила, где ты росла,
где вдруг нагрянувшее горе
глотками полными пила.
Не выдержала и сбежала
одна — куда глаза глядят!..
Сквозь неумолчный шум вокзалов
без направлений, наугад...
Пылали над землёй зарницы
высоким плазменным огнём...
И надо ж было так случиться,
что встал я на пути твоём.
Встал, как живое отраженье
твоей судьбы в иных мирах,
стал для тебя я, как спасенье,
и сам презрел безумья страх...
В суровом жизненном просторе,
где все расписано судьбой,
свела нас не любовь, а горе,
не счастье сблизило, а боль...
Подъехав к зданию конторы, Анатолий Петрович вышел из машины и направился в свой кабинет не порывисто, как обычно, а не спеша, словно ещё до конца не определился в своём решении по отношению к Марии. Он прошёл по длинному внутреннему глухому коридору, показавшемуся после улицы мрачноватым, больно уж тёмным, и по бетонной лестнице с покрашенными белым суриком металлическими поручнями поднялся на второй этаж. Секретарша Светлана Георгиевна, женщина бальзаковского возраста, высокая, статная, с русыми волосами, туго собранными на затылке в пучок, с голубыми близорукими глазами, при появлении начальника встала и с вопросительно вытянувшимся лицом замерла. Анатолий Петрович на секунду задержал на ней ничего не значащий, прямой взгляд и попросил: