— А реплику можно? — злорадно и нагло улыбаясь, с самодовольным видом оглядев всех присутствующих на совещании коллег, напыщенный, как хорошо откормленный гусь, спросил Бахтин.
— Валяйте, Семён Викторович! — в душе уже еле сдерживая себя, чтобы не ответить своему заместителю, как он того заслуживает, но все же более или менее спокойно разрешил Анатолий Петрович.
— Значит, словно в сорок первом году, когда фашистские войска стремительно приближались к столице, мы, образно говоря, заколотим двери конторы и все окна досками крест-накрест, да ещё и напишем плакат, что все ушли на фронт? Я правильно понимаю?
— Если вам это в самом деле придаст силы и вдохновения, чтобы прополоть хотя бы половину от того, что я постараюсь сделать, то можете на самом деле заколачивать двери и писать свой плакат!
— А что, вы сами тоже выйдете в поле? — удивился Бахтин.
— Обязательно! Причём в первых рядах!
После такого ответа главному зоотехнику ничего не оставалось, как наглухо замолчать и, нервно сев, закинуть ногу на ногу А Анатолий Петрович уже более мягким голосом снова спросил:
— Ещё какие-нибудь реплики есть? Или даже предложения?
Но поскольку после директорского твёрдого заявления, не терпящего возражения, о выходе на прополку в кабинете повисла глубокая тишина, Анатолий Петрович, в душе почти успокоившись, сказал:
— Ну, если больше никто не желает высказаться, то на этом совещание объявляю законченным! Все, кроме коменданта и председателя профсоюзного комитета свободны, верней, должны до конца рабочего дня провести в трудовых коллективах разъяснительную работу о важности спасения погибающей капусты. И предупреждаю, что, не приведи Бог, если хоть один находящийся у вас в подчинении человек без уважительных причин посмеет не выполнить мой приказ!..
Председатель профсоюзного комитета Григорий Николаевич Авдеев был мужчина пенсионного возраста, полный, с “пивным” животом, с обрюзгшим синеватым лицом, на котором, заплывшие жиром тёмные глаза выражали лишь психологическую усталость. И не случайно, ибо был он большим любителем гульнуть по любому мало-мальски значимому случаю, за что и поплатился увольнением с прежней руководящей должности, на которой проработал не один десяток лет в местном сельпо. А сидящая рядом с ним комендант управления Дина Степановна Яшина, женщина пятидесяти лет, высокая, с пышной грудью, как у дородной хохлушки, с круглыми, удивительно синими глазами, которым чёрные подковки бровей придавали выражение строгости, покорно ждала, что же ей скажет не по возрасту суровый, в чём она только что убедилась, директор...
Но Анатолий Петрович не торопился с разговором, словно забыл, зачем попросил остаться ответственных работников совхоза. На самом же деле он все ещё не мог до конца унять душевный внутренний взрыв, вызванный самым настоящим преступным бездействием Бахтина, да и Хохлова тоже. Подумать только! Эти люди, получая немалую государственную зарплату, пустили на самотёк организацию прополки тридцати гектаров пашни, засаженной ценной, так необходимой для обеспечения работников алмазодобывающей отрасли сельхозпродукцией, ожидаемый урожай которой даже по самым скромным подсчётам мог составлять не менее тысячи тонн! А ведь это ещё и немалые деньги, значительная часть которых должна быть выплачена рабочим в виде зарплаты! “Кстати, — подумал директор, — надо, не откладывая в долгий ящик, узнать у главного бухгалтера, как обстоят дела с её выдачей”. И наконец, внешне вполне успокоившись, он заговорил:
— Мне известно, что бывший директор для своего проживания построил на берегу Лены самый настоящий особняк. Я ни в коей мере не собираюсь его судить, но прежде, чем принять нужное мне решение, скажите, пожалуйста, Иван Петрович Викторов, тот самый ветеран, потерявший на войне руку, который, даже уйдя на заслуженный отдых, продолжал многие годы летом не просто возглавлять сенокосное звено, но ещё и мастерски управляться с конной косилкой, неутомимо скашивая траву, всё так же живёт в старом доме вместе с многочисленными семьями старшей дочери и внука, работающими в нашем совхозе?
— А где же ему ещё жить? Ведь с того времени, когда вас, Анатолий Петрович, забрали в район, для рабочих не было построено ни одной квартиры! — печально ответил Григорий Николаевич.