— Всё-то ты, Анатолий Петрович, знаешь! Но поскольку предложение дельное, я его принимаю! Утром жди ребятишек в количестве двадцати-двадцати пяти с учительницей, отвечающей за организацию и проведение летней практики. А деньги когда на счёт школы перечислишь?
— Эх, Иван Абрамович, что ни говори, но своей еврейской хватке ты не изменяешь! Молодец! Куй железо, пока горячо! Но не волнуйся: как только с работой управимся, так сразу же и рассчитаюсь!
— Лады, дорогой, лады!
Однако прежде чем покинуть гостеприимный кабинет, Анатолий Петрович, ещё раз посмотрев на руки товарища, спросил его:
— По-прежнему пополняешь семейный бюджет продажей на рынке выращенного на приусадебном участке завидного картофеля?
— А как иначе! Я ведь на Север приехал не за романтикой, а заработать честным трудом деньги на приобретение в родной Украине достойного жилья. Для этого в кооператив вступил, первый взнос сделал, но надо чётко, согласно договору, следующие оплаты вносить. А с чего? С моей зарплаты? Это нереально, ведь сам должен знать, какая она, пусть и директорская, но всё равно небольшая — едва на жизнь да на заочную учёбу в иркутском институте иностранных языков хватает! Вот и кручусь, как белка в колесе, между школой и огородом!
— Всё верно говоришь! — сказал Анатолий Петрович и не без грусти добавил: — Только смотри, как бы тебе картофель боком не вышел!..
— Это с какой стати?!
— А с той, дорогой товарищ, что в руководстве нашего района один интересный тип появился, рекомендованный самим обкомом, так он считает занятие каким-либо личным трудом, кроме основного, вредным!
— В хрущёвщину возвращаемся?!
— Нет, ответственный, высоко поставленный руководитель откровенно считает, что на основной работе надо трудиться с такой самоотдачей, чтобы о какой-нибудь другой и думать не хотелось! Ладно, я всё-таки побежал, но, как только устроюсь, в гости приглашу! Да было бы неплохо возродить наши вечерние встречи, на которых мы с таким удовольствием рассуждали, даже спорили о литературе и о жизни вообще!
— Так возродим! — сказал Иван Абрамович, но в его грудном, как бы трубном голосе уже не звучали беззаботные нотки...
Хотя солнце уверенно пошло на закат, на улице было так светло, что казалось, день ещё в самом разгаре. Действительно, сильно нагревшийся воздух даже и не думал остывать, зной палил с такой силой, что дышалось с трудом, от нескольких быстрых движений на лбу выступала обильная испарина. Спасительного речного ветра почти не ощущалось, листья берёз, клёнов и тополей в аллее, устроенной учениками несколько лет назад перед фасадом школы, бессильно свисали с густых веток, и кроны деревьев не были, как обычно, ярко-зелеными, а были бледными, словно обескровленные человеческие лица. И всё же надо было торопиться, тем более, что, посмотрев на часы, Анатолий Петрович понял: до окончания рабочего дня оставалось всего каких-то двадцать минут. Он быстро прыгнул на сидение директорского “уазика” и, так как до сельсовета было рукой подать, вскоре лихо подъехал к нему
Председатель сельсовета тоже оказался на месте. И Анатолий Петрович удовлетворённо подумал: “Однако мне сегодня определённо везёт!.. Интересно — к добру или худу?” Но при виде своего бывшего подчинённого Моряков как-то сжался, словно в ожидании плохой вести. Как сидел за столом, так и остался сидеть. Сухо поздоровавшись, ещё суше предложил сесть и в немом ожидании устремил на гостя взгляд своих татарских коричневых глаз на лоснящемся от жира круглом лице, как бы недовольно вопрошающий: “А тебе-то что от меня надо?.”
За год совместной работы Анатолий Петрович хорошо изучил человеческие качества бывшего директора и не удивился такому казённому, холодному приёму. Да и чего другого можно было ожидать от человека, который — вот идиот! — тщательно, словно страшный грех, скрывал свою национальность. Знающие люди не раз рассказывали, что когда к нему пришёл его ближний земляк и запросто, как само собой разумеющееся, заговорил с ним на родном языке, то он сделал вид, что не понимает его, и без всякого зазрения совести, на русском с недовольством спросил, чего от него хочет уважаемый посетитель.
Ещё больше удивляться можно было другому: как этот совершенно безвольный, не любящий, а главное — не желающий понимать и слышать простых людей, можно сказать, никчёмный человек не сумел вместе со своими в общем-то опытными многочисленными заместителями организовать в совхозе работу по выполнению государственного плана производства растениеводческой и животноводческой продукции? За это он был с треском уволен с должности директора, но — порой везет же некоторым людям! — каким-то расчудесным образом умудрился занять кресло местного представителя власти.