Потом он обгоняет меня. Перекрывает дорогу. Пытается задержать. Я вырываюсь.
— Отстань! Прошу, Юрка!
Смех мешает бежать. Задыхаюсь от смеха.
У Федоровых дверь приоткрыта, — вижу полоску никелевой цепочки. Рядом двери, обитые гранитолем, кожей, двери с оптическими глазками, двери, двери…
— Ах, ты так! — кричит Юрка. Его руки обнимают меня. Я отталкиваю. Хохочу. Отбиваюсь.
— Постой, постой! — задыхаюсь от его поцелуев. — Подожди, Юра!..
Вбегаю в квартиру. Шарю по стене. Торопливо ищу выключатель. Он же был здесь, на этом месте. Правее от косяка.
Юрка поворачивает меня.
Голова идет кругом. Чувствую себя беспомощной и слабой. Сама не могу понять: чего я плачу?
Он что-то бормочет. Я чувствую только его руки.
Ветерок треплет занавеску. Она струится, как лента. Уличный свет рвет ее на лоскуты. И я отчего-то успеваю подумать, что может быть это и есть с ч а с т ь е?
И вдруг звонок в дверь.
Юра отстраняется, отступает.
Торопливо застегиваю кофту. Ах, как дрожат руки! Пуговица скользит, не удержишь в пальцах, не слушается совсем. Кому нужно идти к нам ночью?!
Вспыхивает свет. Мы виновато глядим друг на друга.
Юра шагает к двери. Распахивает. Мы выходим на лестницу: никого.
Я неожиданно улавливаю щелчок французского замка этажом ниже. Федоров?
— Не могло же нам показаться? — бормочет Юра.
Он опять обнимает меня. Но я отстраняюсь.
Мы становимся будто бы дальше друг от друга.
— Иди, — говорю ему. — Уже два часа ночи. Тебя, наверное, ждут дома.
На следующий день мама явилась домой с чемоданом. За несколько дней, пока я ее не видела, она осунулась, постарела — ей стало все сорок, не меньше.
По опыту я знала: вопросов лучше не задавать. И так ясно, поссорилась с Аликом.
По комнате мама ходила быстрее, чем обычно, резко отодвигала стулья, будто они специально были поставлены в неудобных местах, несколько раз с треском захлопывался холодильник. Нужна была зацепка для скандала, но я не давала повода.
— Какой лед в морозильнике! — наконец подала она голос. — Неужели нельзя вовремя поставить на таяние?! Холодильник не два рубля стоит… — Она тут же хлопнула крышкой хлебницы, крикнула мне: — Кирпич, а не булка! И вообще нам не хватит на утро…
— Завтра воскресенье.
Я пожалела. Нужно было молчать, но теперь поздно.
— Да, конечно, — отозвалась она, — ты будешь спать, а я побегу за хлебом.
Она вынимала вещи из чемодана, нервно их встряхивала и шла к шкафу вешать. Ах, как худо ей было!
Шкаф она закрыла на ключ, подергала дверцу и пошла стелить постель.
— Еще девять…
— Спасибо за информацию. Почитаю в постели. Имею я право выспаться?
Накинула халат, пошла в ванную мыться.
Я подумала, что самое безопасное для меня — уйти из дома. Или ложиться спать. Хоть бы пришел кто… Я услышала удар лифта на этаже и тут же бросилась на звонок к двери.
— Открой, открой, — с прежним злорадством сказала мама, юркнув под одеяло, всем своим видом показывая, что приход моих друзей ее не касается. — К кому еще могут приходить ночью?!
Наверно, у меня было огорчение на лице, потому что первое, о чем спросила Лариса: не случилось ли чего?
Она прошла в комнату, удивленно поглядела на маму:
— Заболела?
— Нет, устала.
Лариса кинула авоську на стол, подошла к маминой кровати и начала стягивать с нее одеяло.
Мама изо всех сил держалась за края руками.
— Вставай, вставай! — говорила Лариса. — Не куксись! Что, у вас это первый раз в жизни? Слава богу — ругались неоднократно.
Она отбросила одеяло на край дивана.
— Я тут кое-чего захватила, — говорила она, выкладывая на стол хлеб, плавленый сырок и две пачки пельменей.
— Спасибо, — плаксиво благодарила мама. — Очень кстати. Прихожу домой, а есть нечего.
— Я была уверена, что все пригодится. Одинокие бабы — это не мужичок-холостяк.
Она уже была на кухне, гремела посудой.
— Да брось ты переживать, Анна! — кричала она, не обращая на меня внимания. — Он же дерьмо, ты знаешь. Сам прибежит, не сомневайся. Чего он без тебя стоит?!
Вошла грозная, с полотенцем, вытерла руки и стала убирать постель. Мама показала на меня глазами, попросила замолчать.
— Взрослая она, — сказала Лариса. — Рабочий класс. Разве от нее скроешь?
На столе уже стояли чашки, пахло крепким чаем. Ужин обещал быть отменным.
Я еще подумала, великое дело — легкий человек!
Тяжелый человек — обязательно ноша, даже если он трижды порядочный.
У одной маминой девочки есть порядочный, но тяжелый молодой человек. Придет в экскурсионное бюро и начинает произносить длинные речи. И все сразу становятся умными до чрезвычайности, узнать невозможно. Уйдет — и людям за себя стыдно. Не то говорили. Молчат. А потом как прорвет: жалеют девочку.