«Я не узнаю людей в последние годы. Мне иногда кажется, что из жизни выпало больше двадцати лет и образовался разрыв, незаполненная пустота между моей юностью и старостью».
— «Что ты говоришь, Сашка? Почему ты видишь только тех, кто приезжает сюда на месяц?»
«Мне кажется, таких становится больше и больше».
«Не узнаю тебя! — возмущалась Софка. — Даже представить страшно, как ты оторвался от жизни».
«А что знаете вы? — злился он. — Разве еще нет таких, которые произносят правильные слова, но поступают иначе?»
Борисов свернул к лесу и по тропинке вышел к пустырю. Он опять подумал о друзьях молодости и ощутил их рядом. Он даже замедлил шаг, чтобы маленькая и круглая как колобок Софка могла угнаться за ним. Она всегда тащилась позади всех.
«Ты что-то раздражен?» — спросила осторожно Софка.
«Пустяки», — отмахнулся он.
«Хитришь!» — засмеялась Софка.
«Боюсь, это покажется смешным, — не сразу сказал Борисов, — но сегодня я испытал… ревность».
«Ревность? — переспросила удивленная Софка. — Ты не ревновал даже к Илюхе. А ведь я тебе нравилась, Саша?»
«Это совсем другое, — вздохнул Борисов. — Мы были друзья, и я знал: нужно уступить. А с Дашкевичем все иначе…»
«Выкладывай, — хмуро приказал Петька. — А то наделаешь глупостей. Ты всегда был горячим».
«Может, я сам виноват, — раздумывая, сказал Борисов. — Когда Дашкевич приехал, я был с ним холоден, даже, говорили, груб. Решил: парень не лучше прежних».
«Помним, — кивнул Петька. — Но через год ты сказал: «Пока я им доволен».
«Пока… — буркнул Борисов. — Сегодня приехал Лунин. Мы поспорили о больной. А Дашкевич не мог… Не мог не понять, что Лунин не прав. И все-таки не поддержал меня».
«Ты думаешь, испугался?» — спросил Мишка.
«Если они подружатся, все пропало», — мрачно сказал Борисов. Он будто не слышал слов Мишки.
«Рано нервничаешь, Саша, — рассудил Петька. — Дай ему приглядеться».
«Конечно, — согласился Илья. — Чтобы понять жизнь, мало видеть хороших людей, нужно знать и плохих».
«Ты должен все обдумать, — сказала Софка. — Помнишь, сколько раз тебе говорили: не пори горячку. Семь раз отмерь…»
Борисов остановился. Одинокие снежинки кружились перед ним. Отсюда поселок казался таким же, каким был в те далекие годы. И он даже вспомнил стихи, очень давние, которые любил тогда.
«Снежинки снуют, как ручные фонарики. Вы узнаны, ветки! Прохожий, ты узнан!»
Он думал о больной, которую час назад оставил в больнице. Разве имел он право подчиниться обиде? Неужели всему виной старость? Нет. Он не будет сидеть дома сложа руки и числиться «хорошим человеком». В той самой молодости, о которой он вспоминал так часто, он твердо усвоил, что «хороший человек» это не понятие «вообще», а понятие действенное: что ты сделал для других?
Он почти вбежал в переднюю, превозмогая одышку и на ходу расстегивая пальто. Сейчас он знал, что Лунин — его враг, враг Дашкевича, и это необходимо было доказать всем.
В кабинете Борисов подтащил к книжным полкам лесенку и стал сбрасывать книги, которые ему были нужны, словно молчаливые друзья. В кабинет заглянула Мария Михайловна и осторожно прикрыла дверь. Теперь не время предлагать обедать или о чем-то спрашивать.
Она пошла на кухню и прикрутила газ. Через некоторое время, когда Борисов в чем-то убедится, он сам придет к ней. Она присела у окна и стала прислушиваться к шарканью ног, дыханию и кашлю. За двадцать лет Мария Михайловна научилась по ничтожным мелочам угадывать его настроение.
Она услышала резкий скрип отодвигаемого кресла и встала: теперь он войдет.
Борисов, рассеянно улыбаясь, стоял в дверях. Мария Михайловна подошла к нему и как бы менаду прочим спросила:
— Поешь?
— Нет, — неуверенно сказал он. — Я уже сыт. Я ел. Нужно в больницу.
— Что-нибудь случилось?
— Ничего. Не совсем ясная больная. Посмотрю и вернусь. Вероятно, ничего страшного, раз Гиндина не присылает за мной.
Он, кажется, не замечал, что ест щи, и сбивчиво рассказывал о самоуверенности Лунина.
— Будешь оперировать? — неожиданно спросила она.
— Может быть. — Он встал и застегнул пуговицы на рубашке. — Пойду.
— Тогда и мне нужно идти, приготовить операционную.
Он обнял ее за плечи и поцеловал.
— Пойдем, если скучно.
— Да нет, не скучно, — сказала она.
Глава девятая
Мила по нескольку раз перечитывала одну и ту же строчку, не вдумываясь в ее смысл. Иногда ее взгляд застывал над тетрадью, а глаза становились испуганно-настороженными. Она знала, что Анатолий не станет стелить постель, пока не прочтет газету, газету не возьмет, пока не напьется чаю, чаю не напьется, пока много раз не сполоснет стакан. Рядом с ней жил человек, который никогда не ругался, не пьянствовал, не курил, был аккуратен и пунктуален, — идеальный вариант мужа.