Возвращаясь с работы, она мечтала о какой-нибудь случайности. Чтобы кто-нибудь пришел и после этого надо было мыть посуду и ругать гостей за то, что у них нет совести: ведь завтра рано идти на работу.
Она услышала, как Анатолий встал.
Три шага до шкафа, три шага до кровати. Шуршание покрывала: раз, два, пополам, еще вдвое. Три шага до шкафа. Поворот ключа. Заминка. На плечиках висит платье. Как повесить пиджак? Ритм нарушен.
Теперь он пойдет в ванную. Она услышала скрип двери, щелканье задвижки, шум воды.
— Совсем заработалась, пора спать.
— Пока не хочу.
Он погладил Милу по плечу. Она начала быстро водить по тетрадке карандашом.
— Ложись-ка лучше спать, — снова повторил он и многозначительно засмеялся.
У нее забилось сердце, и она положила руку на грудь, чтобы заглушить этот стук, наверно слышный во всей комнате.
— Ложись, я еще поработаю.
— Э-э! Сегодня я не засну. Буду ждать.
«Зачем обманывать себя и его? Куда проще сказать правду», — подумала она.
Анатолий взял книгу и включил торшер.
— Все равно дождусь, — с обидой сказал он.
Лучше бы Анатолий кричал, нервничал, ревновал. Она тяжело вздохнула и выпрямилась на стуле, будто старалась сбросить с себя навалившийся груз.
— Хорошая книга. Просто повезло, что я успел заказать ее «Книга — почтой».
Она украдкой взглянула на мужа. У Анатолия было красивое и, пожалуй, добродушное лицо. Она подумала, что все это искусная бутафория, обман природы и рядом с ней себялюбец.
Ясно, что они разойдутся. Иногда Мила с грустью думала о том шепотке, который пойдет по поселку и будет передаваться из уст в уста: вот, учительница Пискарева бросила мужа. Поймут ли, что́ ее гонит из дому?
Мила отодвинула тетради и безразлично пробежала глазами маленькую записку под стеклом: расход на сегодняшний день. Цифры были написаны Анатолием столбиком:
«Хлеб черн. 14 копеек.
Батон 13 копеек.
Сахар 1 руб. 04 копейки.
Картоф. (3 кг) 30 коп.
Итого 1 руб. 61 коп.
Три рубля до 24 марта Сысоеву».
Она прикрыла бумажку рукой и вздохнула. Если Сысоев, их сосед, не принесет деньги до двадцать четвертого, то больше он может ни на что не рассчитывать.
Мила зябко закуталась в платок. Просмотрела еще несколько тетрадей.
Строчки скакали перед глазами, и она все время теряла смысл написанного.
«Три рубля до двадцать четвертого марта. Сколько же дней осталось Сысоеву?»
Она посмотрела на почерк. Эти круглые буквы с наклоном влево Мила узнала бы из тысячи других. Особенно букву «я», самостоятельную, отставленную далеко от всех букв, где бы она ни находилась.
Мила осторожно взглянула через плечо, не уснул ли Анатолий. Он потянулся к торшеру, чтобы выключить свет. Ей хотелось спать. Спать. Спать. Она закрыла глаза и сразу почувствовала, что все окружающее пластами отваливается в сторону, что ей очень легко, что она бежит по улице к школе, что за углом больница, а навстречу идет Дашкевич. Он машет ей, смеется.
«Тише, — шепчет Мила. — Мы можем разбудить Анатолия».
«Как я рад вас видеть!»
«Я тоже», — говорит она.
Мила открыла глаза и почувствовала, что улыбается. Три дня назад она действительно видела Дашкевича, но перешла на другую сторону и свернула в переулок. Испугалась, как девчонка.
Анатолий повернулся на бок и мерно засопел. Она осторожно отодвинула стул, встала. Анатолий приподнялся на локте, сонно улыбнулся.
— Я говорил, дождусь.
— Нет, нет, я еще буду читать, — испуганно сказала она.
Анатолий чмокнул губами что-то неодобрительное и опустился на подушку.
Она простояла в каком-то оцепенении несколько минут, пока не поняла: спит. «Неужели это может тянуться бесконечно?» Постелила на диване и погасила настольную лампу. Завтра много дел в школе, нужно поскорее уснуть.
Мила закрыла глаза и сразу же провалилась в пустоту.
Паук в каракулевой папахе ловко раскачивался на паутине; его глаза зло вспыхивали. Неожиданно он бросился и схватил висевшее на гвозде солнце. Она присмотрелась. Оказалось, это огромный апельсин. Паук тянул из него сок, и апельсин становился меньше и меньше.
«Вот и все, — тоненько засмеялся паук. — Больше высасывать нечего».