Мое место было у окна. Я позвал официантку и заказал два первых и два вторых.
— Вы кого-то ждете? — спросила она.
И я с интонацией, которой позавидовал бы трагик Мамонт Дальский, произнес:
— Мне некого ждать, дорогая!
Народу было много. В помещении стоял однотонный гул.
— У тебя свободно? — спросили рядом.
Я боялся поднять голову. Комедия продолжалась. Нет, это уже был фарс. Пискаревы сегодня преследовали меня. Вот когда я понял народную сказку про ежей и зайца: как бы заяц ни бегал, ежи приходили к финишу первыми.
— Свободно, свободно! — сказал я, приглашая Анатолия сесть. — Тебе уже заказан обед. И первое и второе.
Он поглядел на меня как на сумасшедшего, но все же спросил:
— Откуда ты знал, что я приду?
— Увидел в окно, — я широким жестом показал на улицу.
Он ничего не ответил, и мы оба как по команде забарабанили пальцами по столу.
— Честно скажи, — произнес я, — ты впервые, наверно, в столовой?
— Возможно. — Анатолий нервничал или что-то решал.
— А когда ваш отъезд?
Анатолий даже поперхнулся.
— Откуда ты знаешь?
Я хитро улыбнулся и подмигнул. Это означало: я все знаю, что происходит в Валунце. Он побледнел.
— Да, уезжаем. Пора в пенаты. Как в «Пиковой даме»: «Сегодня ты, а завтра я».
Мы помолчали.
— Как-то у нас с тобой неудачно получилось, — снова заговорил он. — Я всегда жалел. Однокурсники. Работаем вместе три года, а почти не встречались. Ну, в Ленинграде наладим. Ты же отличный парень.
Новая волна горечи нахлынула на меня. Я оставался совершенно безразличен к Анатолию, к его излияниям в мой адрес.
— Не знаю, — наконец произнес я.
— Это, пожалуй, лучше, когда мало знаешь о себе.
Официантка расставила тарелки.
Анатолий, кажется, был рад нашей встрече. Его глаза блестели.
— Жизнь — хитрая штука! — сказал он и снова принялся за щи.
— Чем?
— Вот я знаю тебя и не знаю. Мы вообще ничего не знаем. Думаешь, понятен тебе человек, а он такое ахнет — за голову схватишься.
Я насторожился. Что-то подсказывало мне не перебивать, слушать, быть чуточку расчетливее.
— …А бывает так, брат Гошка. Живет человек — может. Строит крепость. Рвы роет. Воду наливает. Делает разные штучки-дрючки для пущей неуязвимости. А потом, глядь, — человек, которому он этот за́мок создавал, стоит по ту сторону рва, а мостов нет.
Он стукнул кулаком по столу так, что тарелки подпрыгнули и зазвенели. Официантка подхватила их и поставила второе. Я вдруг понял, о чем он говорит, перегнулся через стол и притянул к себе Анатолия за лацкан.
— Расходитесь с Милой?!
— Пусти, — сказал Анатолий. — Я знаю, ты не трепач.
Он тяжело вздохнул.
— Та девчонка, что из Ленинграда к тебе приезжала, пишет?
— Иногда.
— Хорошая девчонка.
— Не знаю.
— А не знаешь, так не женись.
Анатолий вдруг сморщился и вытер рукавом слезы. Я встал.
— Пошли домой.
Я шел с Анатолием, а сам думал о Миле. Ничего путного в голову не приходило. Как быть? Где встретиться? И потом, какие у меня основания считать, что она меня любит? (Это слово так неестественно прозвучало для меня.)
Я довел Пискарева до палисадника и быстро пошел домой.
В ящике лежали газеты и опять письмо от Зойки. Я вскрыл его. Зойка писала:
«Я ждала, что ты объяснишь свое бесконечное молчание, но, к сожалению, ты никогда не оправдывался.
Я хорошо представляю опасность этого разговора: ты не сумеешь соврать. Ну и не нужно. Мне все равно необходимо поговорить с тобой, Гошка.
О чем?
Это трудный вопрос. Может, ни о чем, а может, и обо всем… Мне, например, важно рассказать, что я недавно перечитывала твои письма и ревела. Да, представь себе, что и я могу быть чувствительной. Ревела, потому что завидовала каждому слову, всей этой чепухе, о которой ты пишешь, которая год назад казалась мне ханжеством и демагогией «всемирного страдальца», впитывающего в себя боль других. А вот теперь реву, злюсь, завидую, что у тебя есть работа, дело всей жизни, а у меня — ничего. Разве может нравиться дело, в котором ты сам не совершаешь ни одного самостоятельного шага, не принимаешь ни одного решения? Когда после рабочего дня, состоящего из бесконечной писанины, ты не знаешь, куда деть энергию, а кино и филармония — это, оказывается, так мало, и ты готова строить из кубиков домик, лишь бы своими руками, самой?
Может быть, это очередной психоз? Но ведь если не семья, не работа, не искусство — тогда что? Не знаю. Ничего не знаю. Я представляю твою скептическую улыбку. Ага! Сообразила. Ну что ж, может быть, и так.