А если сейчас взять и выложить ей все? Сумасшествие? Но тогда где и когда можно сказать такое?
Я как-то боком прошел мимо нее, открыл дверь в коридор и сразу же увидел Деда. Он сидел на подоконнике, курил. Я присел рядом.
Его опять захлестывала проницательность.
— Что с тобой? — спросил он. — Угрюмый, желчный…
— Завидую.
— Кому?
— Пискареву. Он поступает в аспирантуру, а я нет. Наука в наше время дает человеку возможность завоевать достойное место в обществе, а так мы с вами только человеко-единицы в номенклатуре облздрава.
Дед хмыкнул. Похоже, что мои сентенции доставили ему удовольствие.
— Ничего, не огорчайся. У тебя еще не все потеряно.
— Куда мне! — сказал я, продолжая думать о Миле. — У меня руки впереди головы, сами говорили.
— А между прочим, я давно собирался побеседовать с тобой об этом…
Я совершенно позабыл, о чем, и даже вздрогнул. Откуда он знает о Миле?
— О чем? — осторожно спросил я.
— О твоем будущем… о науке.
— Какой науке?
— Сегодня ты поразительно логичен, — сказал Дед, и я понял, что он улыбается. — Все-таки попробуй меня выслушать. По-моему, у практики есть один выход — в науку. Когда-нибудь ты почувствуешь, что тебе чего-то не хватает в жизни.
— Гадаете?
— Нет, знаю.
— Три года назад вы считали иначе.
Дед засмеялся, обнял меня и притянул к себе.
— Заблуждался. Старости свойственна дальнозоркость, но это, к сожалению, совсем не преимущество перед нормальным зрением. Вдаль видно, а рядом кажется туманным.
— И все-таки тогда вы были больше правы. По-моему, очень скучно стричь и клеить чужие статьи, чтобы потом получить титул ученого и быть «не хуже других».
— Нельзя мешать все в одну кучу, — сказал Дед. — Если слушать тебя, то легко подумать, что медицина стоит на месте.
— Вы не очень ошибаетесь. Я сдавал экзамены по книгам, по которым учился мой отец.
— Экзамены можно сдавать и по учебникам девятнадцатого века, если рассказывать о работах Мечникова, Пирогова или Пастера.
Борисов затянулся и выпустил кольцо дыма.
— Перед тем как приехать сюда впервые, мы были у Семашко. Он предложил три села: в одном трахома, в других — оспа и сифилис. А теперь? Говоря фигурально, порядочной заразы не найти.
Голос у Деда был хриплым, и в полумраке коридора сам он смахивал на пророка, который только и умеет говорить мудрые слова.
— …В двадцать семь лет мы игнорируем историю. Нам кажется, что история зародилась только сегодня или в лучшем случае вчера. Но в шестьдесят два понимаешь, что твой возраст и твой стаж — это тоже история. И когда анализируешь прошедшее, удивляешься, какой огромный пласт поднят наукой.
— Вы говорите о десятилетиях.
— Я говорю об одной жизни.
— Но вы? Почему вы тогда отстранились?
Дверь открылась. Видимо, на кухне устроили сквозняк. В комнате играла музыка, но никто не танцевал. Сидоров тряс руку Анатолию. Около окна стояла Мила. Она услышала скрип открывающихся дверей, оглянулась. Увидела ли она меня? Вряд ли. В темноте она могла различить лишь силуэты двух человек. Но Мила улыбнулась, беспомощно и неуверенно, точно извинялась за весь этот маскарад, придуманный Анатолием только для того, чтобы скрыть истину.
Я смотрел на Милу и не слышал последних слов Деда. Да и какое значение в такой момент могли иметь его слова?
Я знал, что должен поговорить с ней о чем угодно — о погоде, о милиции, о наводнении в Индии, но только поговорить.
— Пора уходить, — сказал Дед. — Нужно прощаться. — Он поднялся, взял меня под руку.
Мы так и подошли вместе к ней.
— Вы уже уходите, Александр Сергеевич? — испугалась Мила и поглядела на меня. — Останьтесь.
— Нет, мне пора.
Я торопливо искал слова, придумывал, что бы сказать такое… такое… И спасти положение. Еще секунда, и я должен буду уйти.
— А вы нас не проводите? — сказал я.
Борисов скосил глаза в мою сторону, улыбнулся, но промолчал.
— Проводить Александра Сергеевича? — неуверенно сказала Мила. Она повернулась к гостям. — Я провожу Александра Сергеевича. Я ненадолго.
Я испугался, что Борисов откажется, но он вдруг сказал:
— Проводите… А то что-то плохо себя чувствую…
Черт побери, как я любил Деда в этот момент! Он — человек, мой Дед. И пусть я провалюсь на этом месте, если когда-нибудь ему изменю!
Мы отошли в сторону от дома Борисова и попали в полосу лунного света. Мы чувствовали себя скованно, и теперь нам мешал даже этот серебристый поток. По черному небу чиркнул метеорит.