Красноуфимцы не успокоились. Вскоре начальник главного штаба препроводил Эссену прошение отставного казака Лунегова, в котором тот писал государю императору, что главною причиною разорительного для них переселения полагают они своего умершего атамана Углецкого, который будто бы имел сделку с господами Голубцовым и заводчиком Кнауфом, с которыми красноуфимские казаки производят с 1790 года в ратных присутственных местах и в сенате дело о земле, и потому Углецкий для выгоды сих господ представил о пользе переселения Красноуфимской станицы.
Поручив пермскому гражданскому губернатору расследовать заявление казака Степана Лунегова, Эссен приказал есаулу Аржанухину, выбрав зачинщиков неповиновения, прислать их в Войсковую канцелярию. Выбранные двадцать казаков показали, что они и находящиеся на Новоилецкой линии, а всего семьдесят шесть человек, будут стоять на своем. В Войсковой канцелярии и Оренбургском ордонанс-гаузе[42] было произведено два военно-судные дела, по которым казаки Красноуфимской станицы приговорены были к наказанию кнутом и с постановлением указанных знаков к ссылке в каторжные работы.
Военный губернатор Эссен положил: как помянутых, так и прикосновенных к делу сему урядников Петра Свешникова, Тимофея Овчинникова и казака Ефима Чигвинцева с прочими, годных из них к военной службе прогнать шпицрутенами через тысячу человек три раза, а прочих неспособных наказать плетьми по пятьдесят одному удару каждому и потом отослать на поселение в Сибирь. Свое решение Эссен передал на рассмотрение высшей власти с представлением обоих дел в Аудиторианский департамент.
Император повелеть соизволил оставить казаков без наказания только в том случае, если они переселятся, с покорностью и без малейшего сопротивления. О чем, вызвав всех семьдесят шесть подсудимых в Войсковую канцелярию, и объявили им, приступив к отбиранию сказок за рукоприкладством: семь казаков изъявили свое полное согласие селиться на отведенных местах. Шестьдесят семь заявили, что, хотя желания своего на поселение на Новоилецкой линии они не имеют, однако повинуются воле государя беспрекословно.
— Боле просить некого… кроме бога… — Климен Андреев вышел вперед. — Но зачем просить его. Он знает все, и коль дозволяет, так его воля… — Климен подошел к столу, обмакнул перо в чернильницу, занес над листком. Как бы примеряясь, начертил в воздухе крест-роспись, задумался. На хвост фамилии упала жирная капля. Кирилл разогнулся, переломил и скомкал перо, отер о полу ладонь.
Все, и казаки и присутствующее начальство, смотрели на казака. Страх и уважение боролись в их груди.
— Хорони и меня, — будто гром после молнии, тихо произнес свое слово Фома Акулинин, вставая рядом с Андреевым. Они быстро переглянулись и, приметя в глазах друг дружки не видимый никому более страх, отвернулись и лишь теснее привстали боками.
«Казаки Фома Акулинин и Климен Андреев за всеми увещеваниями оказались упорными противу Правительства недачею подписки. Казаки эти наказаны шпицрутенами через 1000 человек 3 раза и сосланы в армейские полки в г. Пензу, в 5-ю пехотную дивизию».
46
Казак не вдруг решился тревожить спящего Аржанухина. Приметно робея, потряс, легонько тыкая пальцами в плечо:
— Степан Дмитрич, от Юламана возвратились. Степан Дмитрич… Давечась наказывали не прозевать. Вот грех-то какой, как заспалось…
Запав в сонную голову, весть о Юламане произвела надлежащее действие — есаул вскочил, схватил висевший на гвозде сюртук и, налетев на казака, выскочил на крыльцо. Сквозь наспанные отеки подглазных мешков Аржанухин увидел неспешно едущих верховых: султана Баймухамета Айчувакова, султана Доржана Абулмукминова, Джанклыча Уразакова, есаула Падурова, купца армянина Шахмирова, письмоводителя Биккинина…
— Где Плешков?! — есаулу показалось, что на крик обернулся вышечный казак, на самом деле его расслышал, а скорее всего, просто угадал по губам разве что вышедший за ним на крыльцо Илья Мельников.
Никто не отозвался. Падуров махал здоровой рукой, вторая покоилась на перевязи.
— С ними разговора — что с хвостом воловьим султанами-то, — смело проговорил молодой адъютант.
— Где Плешков? — Аржанухин повернулся к казаку, и тот с ужасом разобрал поблескивающие на мешках слезы.