Тарас Мартынович беседовал со стариками, все трое неспешно сосали трубки. Завидя Ружейникова, он встал, протянул навстречу руки.
— Здорови були, як добралиси?
— Слава богу. Вспомоществовали тут вашему… Колесо загубил.
— Тутошняя земля жестка… непривычно…
— Степь как степь. Ну да о ней в другой черед, — Лука подморгнул на стариков.
Старшина смекнул. Простившись с собеседниками, он ласковее подступил к казаку, поджидая, что тот скажет.
— Выровщиков наказал передать, чтоб подъезжали. — Ружейников произнес все с видом сведущего в сути передаваемого. Так и понял Тарасенков. Он сообщнически покивал, пригласил в землянку:
— Заходь. В холодке посидим, кваску бурякового испьем.
На низенький стол, крест-накрест застеленный полотенцами с вышивкой по спущенным концам, старшина выставил глиняные кружки, кувшин с квасом.
— Процивитая дивчина. Работница, яких свит не бачил! — заметив, что Лука разглядывает работу, гордо пояснил Тарасенков. — Ну пей, казак.
За угощеньем Ружейников потрафил старшине, похвалив скорое и ладное обустройство солевозцев.
— Тут побудем трошки, подкосим да скотинку продержим, а крепко на Урале робить будем. О Кадаиловке еще почуешь! — Старшина похвалился, как повернет он дела золотой к себе стороной. — Вот и порох-то, что Выровщиков дает, пущу тут по тройной цене… А ты, казак, думал! Золотая сторонка!
— Бухарская…
Снаружи зашумели. Прислушиваясь к девичьим переговоркам, Лука старательно вылавливал из общего щебета голосок Марийки.
— Стряпают на вечер. Понесут хлопцам. И седни, знать, шальной Петро в секрете, — забурчал старшина.
— Всем варят, только ему — некому, — заступилась вбежавшая с улицы девушка.
Наткнувшись на казака, узнав его, она, прихватив с полки соль, тут же выскользнула из землянки. Кипяток возмущенных глаз плесканул на Луку.
Вечерняя прохлада, наползая от Илека, поднималась с озер и ериков[29], растягивалась по стану.
Когда с запахом объехав левый край, казаки отвернули к поросшему кустарником ерику, где на эту ночь поместился выставляемый солевозцами дозор, увидели стайку девушек, боязливо подвигавшуюся от стана. Признав в верховых казаков, они пошли смелее. На краю, с узелком в руке, шла Марийка.
Мигом подомчал к ним Лука. Словно на джигитовке, сильной рукой захватив талию, вскинул он опешившую девушку на коня. От неожиданности и страха Марийка вцепилась в бившую пульсом шею казака. Закрыв глаза, Лука поцеловал ее, тут же почувствовав, как через раскусанную губу потекла струйка крови. Голова Ружейникова кружилась. Конь понес в степь.
— Выходи за меня… Не баловать я тебя скрал… А хошь, прям счас ускачем в Сакмарскую, это станица моя. — Лука искал в глазах девушки затепления, но они оставались по-прежнему испуганно-чужими. О том, как отнесся бы к сватовству Тарас Мартынович, Ружейников догадывался: сметливый ум его подсказывал, что старшина не прочь засвоить казака. Среди же линейных казаков случаи привода жен с иных сторон были часты. Кровь смешивалась через два двора на третий.
Едва казак ослабил объятия, девушка соскользнула на землю. За ней слетел с седла и Ружейников, поймал за руку.
— Пошто молчишь? — Луке хотелось еще раз поцеловать ее, но прежняя нерешительность уже обкладывала его.
Марийка Тарасенкова забоялась Ружейникова с первой встречи. И одновременно чудно ей было, как мог он не знать, что ее сердце отдано Петру… Сейчас, кажется, понял. Когда, высвободив руку, девушка побежала догонять подружек, Лука не остановил ее.
33
У жатака Байбатыра Урманова из Табынского рода, джут[30] забрал всю его маленькую отару. Ни одна из десяти худых, ободравших губы о ледяную корку овец не увидела веселой травы, не опустила морды в ее дурман. Суровое время переживали приуральские аулы. Что взять с дурных годов, когда лето знойное, а зимой сугробы мешают тебеневке, когда баи гуртом отдают жатаков беспощадному Албасты[31].
По всей растянутой границе земель Оренбургского казачьего войска выметала из степи жатаков бескормица. Семьи просящихся в работники перетерли в пыль лужайки у комендантских домов всех линейных крепостей. Матери уже без слез протягивали каждому голодноглазых ребятишек. Уже без стыда Киргизии цепляли за рукав казака ли, солдата ли, случайно заехавшего на линию человека. Отчаявшись найти хозяина, родители продавали детей в рабство.
29
30