Двигались не спеша. То и дело останавливались на отдых, и Наташа, пользуясь этим, бродила по болоту, собирая ягоды.
— Бруснику тут можно граблями грести, — пошутила девушка, высыпая очередной котелок ягод в ведро.
Вдоль тракта то и дело попадались карьеры, из которых когда-то брали на полотно дороги грунт. В обрывах карьеров был хорошо виден темно-желтый, как корка апельсина, песок.
— На песке — и экое болотище держится, — удивился Семен Петрович. — Обычно где песок, там сушь.
Но ничего удивительного в этом не было. Вода пропитала песок до отказа — стекать ей было некуда. Несколько десятков тысяч лет назад откуда-то с гор Полярного Урала, а может быть и с самой Новой Земли, полз на Прикамье ледник в несколько километров толщиной. Здесь, у Чердыни и южнее, ледник таял и оставлял после себя массу глины, песка, щебня, валунов. Когда огромные массы льдов начали отступать на север, стали образовываться колоссальные водные потоки. С небывалой энергией они устремились к югу, захватывая с собой все, что ледник принес на своей широкой спине: глину, песок, гравий. И вот один из таких потоков встретил на своем пути громадное озеро, располагавшееся между нынешней Чердынью и Полюдовым кряжем. Вода сразу же потеряла всю свою силу; гравий в первую очередь, а за ним и песок начали осаждаться. Глина же, пройдя через озеро вместе с водными массами, уносилась дальше. В конце концов озерная котловина была забита песком до предела и превратилась в плоскую как доска равнину.
Караван вышел на берег реки, лениво извивавшейся в низких берегах.
— Низьва, — посмотрев на карту, назвала речку Наташа.
— Соболиная река, — добавил Семен Петрович.
— Это почему же?
— Так это слово с пермяцкого языка переводится. Говорят, здесь были раньше богатые соболиные угодья.
За рекой местность становилась все суше и суше. Тракт пошел по увалам. Путешественники были у подножия Полюдова кряжа. С высоких мест иногда виден был скалистый горб самого Полюда, но теперь уже не на востоке, как в Чердыни, а на юге: караван шел как бы по кругу, в центре которого высилась эта вершина. Вскоре показалось очередное село.
— Это, вероятно, Искор? — спросила Наташа.
Объездчик утвердительно кивнул.
Пообедав за Искором, тронулись дальше. Солнце уже клонилось к западу. Вот-вот должен был показаться и районный центр Ныроб, где намечена была остановка на ночлег. В это время впереди появились два браво вышагивавших солдата. Один из них был высок и фигурой своей напоминал чуть согнутую жердь. Другой был хотя и не особенно приземист, но зато так широкоплеч, что походил на кряжистый сучковатый дуб.
— Наташа! — закричал длинный солдат и бросился навстречу каравану.
Наташа в изумлении остановилась, услышав удивительно знакомый голос, но ничего еще не понимая.
И только когда долговязая фигура приблизилась почти вплотную, девушка еле слышно произнесла:
— Сережа… — и бросилась в объятия солдата.
ЖИВАЯ ВОДА
В Ныробе есть уникальный памятник зодчества., В центре села возвышается небольшая церковь, построенная во времена Петра I пленными шведами. В хорошую погоду, особенно в косых лучах заходящего солнца, церковные купола оживают. Кажется, что их маковки выложены хрустальными плитками, на которых солнечные лучи рассыпаются серебристым сиянием. А между тем купола крыты всего-навсего… простой березовой плашкой.
В один из погожих вечеров церковью любовались двое молодых людей. Судя по одежде, это были недавно демобилизовавшиеся солдаты. А послушав их разговор, касавшийся древнерусского и готического архитектурных стилей и многих произведений зодчества в Лейпциге и Дрездене, нетрудно было прийти к выводу, что служили парни не иначе как в Германской Демократической Республике.
Кроме возраста и какой-то особой подтянутости, которая надолго остается у человека после армейской службы, они не имели ничего общего. Один из них был долговяз, узкоплеч, с темно-рыжей копной непокорных вихрастых волос и, судя по оживленной жестикуляции, человек неугомонного характера. Другой — среднего роста, косая сажень в плечах, с белокурой гладко зачесанной шевелюрой. Его фигура дышала философским спокойствием. Долговязый «чокал», что выдавало в нем природного пермяка, а плечистый говорил с украинским акцентом, часто целиком сбиваясь на родной язык.