Мой собеседник был одет со вкусом и вполне по моде. Костюм из английского материала в неяркую клетку, тоненькая часовая цепочка утопала в жилетном кармане, словно в глубине колодца. У него были ухоженные ногти, он курил хорошую английскую трубку, набивая ее табаком марки «Дублин», и пользовался новомодной зажигалкой, которую заряжают один раз в два года. Ну, а что у его рубашки был чуточку несвежий воротничок — в этом была виновата только его жена, которая оставила его. Страшно подумать, какие бывают женщины!
Он выпил пиво, подозвал кельнершу и опять заказал пиво, на этот раз без коньяка. При этом он подмигнул итальянке, ее загнутые ресницы и подбородок с ямочкой, видно, произвели на него благоприятное впечатление. Кельнерша не ответила на его заигрывание. Нетрудно было догадаться, что он подумал о своей жене, и хочет показать мне, какими искушениями усеян путь кельнерши.
— Когда Ирена узнала, что я слежу за ней, потому что не доверяю, она сказала и притом очень громко: «Ты мещанин». «Оставь, Ирена», — сказал я. «У тебя все данные, чтобы за одну ночь стать нацистом!»
Я — нацист? Неужели я похож на нациста? Мы знаем, до чего докатились эти парни. Мой отец был хорошим солдатом, и он, может быть, остался бы в живых и войну бы мы не проиграли, если бы эти мародеры сражались на фронте, а не отсиживались в бомбоубежищах. Моя мать постоянно твердит это.
Ирена была несправедлива ко мне, и тут, как говорится, нашла коса на камень. Я припомнил ей, что ее отец в трудную минуту сбежал с передовой, дезертировал. Улыбка сожаления — вот и весь ее ответ. Она не разговаривала со мной почти три недели.
Я человек веселый и от природы наделен даром видеть жизнь с веселой стороны. Я не принадлежу к числу злопамятных людей, которые готовы законсервировать свои ссоры и размолвки, и Ирена частенько находила это очень милым. И сейчас я первым заговорил с Иреной, пытаясь заставить ее хотя бы отвечать мне. Но она молчала, и тут я купил себе куклу — Касперля, по вечерам надевал его на руку, сажал на колени и беседовал некоторым образом со своей собственной рукой.
Это должно было ее тронуть, я знал, это должно было ее тронуть. Она обняла меня и, скажу не преувеличивая, даже поплакала немножко.
С тех пор дела у нас пошли на лад. Я перестал следить за Иреной — поверьте, мне это было нелегко. Уж коли завелась ревность, она жжет и жжет, сам не разберешь где.
Я утешал себя надеждой на наш совместный отпуск. Я ждал его, как ребенок ждет рождества. Я мечтал, чтобы Ирена наконец хоть несколько недель была только со мной без ее идиотского ресторана, полного пьяных мужчин.
Настало время отпуска, Ирена захотела поехать в Россию. В Россию, и никуда больше.
«Милая Ирена, — сказал я, — мы не были еще в Венгрии и в Голландию ездили только на воскресенье, а Хейнцельман едет в этом году в Нью-Йорк. Нам даже не о чем будет ему рассказать».
Должен признаться, что при мысли о Сибири у меня от страха начинал болеть живот. Как-то не по себе делается, когда Хейнцельман рассказывает, что он прочел в газете: «Двое немецких туристов арестованы в Москве за шпионаж».
На Ирену все это не произвело ни малейшего впечатления. Ей втемяшилось ехать в Россию, и только в Россию, ну, а так как я не из тех, кто любой ценой хочет настоять на своем, я уступил. Уступая, я подумал: Ирена поймет, чего мне это стоило, мы как бы подведем фундамент под наше примирение и все будет как раньше, потому-то я и не упирался. Такой уж у меня характер.
Итак, мы отправились в поездку по Черному морю; об этом путешествии, чтоб не слишком растягивать, я скажу вам только одно: оно мне понравилось, и я ни капельки не жалел о Нью-Йорке, честное слово!
Мы с Иреной в это время снова стали прямо-таки влюбленной парой. Все, что я со своей стороны мог для этого сделать, я сделал. Я окружил ее вниманием, купил ей матрешку, знаете, такую деревянную куклу, у нее внутри сидит другая такая же, а в той еще одна и так далее — весьма приличная токарная работа, никогда бы не подумал, что русские на это способны. Время от времени дарил Ирене цветы, ворковал вокруг нее, как голубь, ухаживал за ней по всем правилам, честное слово.
Должен сказать, что Ирена тоже старалась, хотя временами становилась какой-то странной. «Не веди себя так по-немецки», — говорила она мне. А когда я рассмеялся над детскими счетами с кругляшками, без которых русские кельнерши не могли выписать счет, Ирена пришла в ярость.
А что, собственно говоря, особо немецкого в том, что примитивное считаешь примитивным, у нас в любом ресторане есть контрольные кассы. И вообще, что это значит: «Не веди себя так по-немецки»? Неужто за одну поездку по Черному морю нужно обрусеть? Как раз в этом-то и заключается постоянная ошибка немцев. «Пошли немца на несколько недель в Англию, — говаривал мой отец, — и он уже потребует не свое пиво, а „drink“». Да, на чем же мы остановились?